Варшава
Шрифт:
Мужик из «колхозной» компании встает, подходит ко мне. Он наклоняется к уху и шепчет:
– Послушай, братан… Можно пригласить твою даму?
От него воняет водкой и потом.
– Как хотите.
Он поворачивается к Тане:
– Приветствую. Можно вас пригласить?
– А вы шампанским угостите?
Лицо мужика кривится, он шепчет мне:
– Пусть скажет спасибо, что не одна, а с тобой. А то я бы ей показал. Одни, блядь, суки кругом.
Таня танцует с двумя чуваками. Один что-то кричит ей, она знаками
Я поднимаюсь, надеваю куртку, иду к выходу.
На улице – дождь. К тротуару прилипли листья.
Выхожу из лифта, достаю ключ, сую в скважину. Замок заедает, я кручу ключ в одну сторону, в другую. Не открывается. Кручу еще. Дергаю дверь. Она не заперта. Я захожу в квартиру. В прихожей, на кухне и в хозяйкиной комнате горит свет.
Снимаю ботинки, куртку и заглядываю на кухню. Тетя Нина сидит на табурете, голова – на столе. Спит. Я трогаю ее за плечо, спрашиваю:
– Вам что, плохо? Вы заболели?
Она открывает глаза, тупо смотрит на меня.
– А… Вовачка. Квартирантик ты мой залатой…
От нее воняет самогоном. Внизу, около плиты – пустая бутылка.
– Я это самое… Ну, напилась, короче. Ай, пашло оно усё на хер…Да?
– Точно. Самое лучшее средство – набухаться, и все будет классно, просто супер.
– Правильна гаварыш, Вовачка. Супер-пупер. – Она дебильно улыбается.
– Ну и чего вы напились? Что случилось?
– Ай… На хер…
– Ну, как хотите.
Я выхожу из кухни. Дверь в ее комнату открыта. На диване, посреди смятой простыни – большое мокрое пятно. Я захожу в свою комнату, захлопываю дверь. Вытаскиваю из стопки книг внеклассное чтение по английскому – «Daddy Long Leg». Сажусь за стол, читаю вслух отрывок на завтра.
На кухне тетя Нина фальшиво поет:
Тячэ вада у ярокТячэ вада у ярокЛодачку заняслоВада халодненькаЛодачка тоненькаА я мало-о-оденька-а-а-а.Я резко отодвигаю стул, встаю, подхожу к двери, приоткрываю.
– Тетя Нина, можно потише? Я все-таки учусь.
– Да, да, Вовачка, ты мяне прости. Я ж тябе, пачти што, люблю – ты у меня жывёш… Ты мне верыш?
– Верю.
– Веру, веру, усякаму зверу, и ежу-капыжу…
Я возвращаюсь к столу.
Тетя Нина разговаривает сама с собой.
– Аднажды у студёную зимнюю пору… Ну, напилась я, напилась… А хули… Аднажды у студёную зимнюю пору я из лесу вышел… Сталина, блядь, сюда надо… И Ленина… А жыдоу – пастралять усих. А то развели нешта такое – хуй прасцыш. Аднажды у студёную…
Я вскакиваю, открываю дверь. Тетя Нина стоит перед дверью.
– Можно потише?
– Можна, можна. Слушай, ты меня уже заябау. Я тебя убъю. Поняу?
– Как ты меня убьешь?
– Абыкнавенна. Нажом. Ноччу, кагда ты спать будеш.
Она надувает губы и кивает головой.
Двенадцать ночи. На кухне радио играет белорусский гимн: тот, что был при «совке», только без слов. В хозяйкиной комнате – тихо.
Я ворочаюсь на кровати, не могу уснуть. Сердце стучит, в животе ноет, хочется срать. Подушка – твердая, как камень. Я мну ее руками, поворачиваюсь к стене, натягиваю одеяло.
Просыпаюсь, смотрю на часы. Полдевятого. Я не слышал будильника и не помню, когда уснул.
Вскакиваю, надеваю штаны, бегу на кухню. Зажигаю плиту, ставлю чайник.
Тетя Нина выходит из комнаты.
– Вова, ты прасти меня, если што. Я учера, ну это… Я абы-што гаварыла?
– Да. А вы что, не помните.
Она качает головой.
– Не-а, ничога не помню. Ладна, ну ты меня прасти, а? Дурная баба напилась… Прастишь?
Звоню в квартиру Ивана Петровича. Открывает он сам – в халате и шлепанцах, с недовольным лицом.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, заходи.
Я переступаю порог, достаю из рюкзака второй том Короткевича – брал летом почитать.
– Вот, я у вас брал…
Иван Петрович забирает книгу, кладет на телефонный столик. Я поворачиваюсь уходить.
– Куда? Останься, хоть чаю попей. Вера, Володя пришел!
Вера Сергеевна выглядывает из кухни, улыбается накрашенными губами.
– Здравствуй, Володя, заходи, всегда рады тебя видеть.
Я иду в кухню, сажусь на табурет, Иван Петрович – в кресло в углу. Он берет со стола «Аргументы и факты».
Вера Сергеевна ставит чайник, включает плиту, поворачивается ко мне.
– Ну, рассказывай, как дела, студент.
– Так, нормально. Учусь…
– Да, понимаю, сложно еще что-то сказать – только начало первого курса. А вообще, учиться нравится?
– Более-менее.
– Это хорошо, очень хорошо. Только вот время такое… Что творится – просто жуть. Народ беднеет, цены растут каждый день. Стипендии вам сколько платят?
– Тысячу.
– Ну, знаешь, это еще ничего. У нас вот с Ваней пенсия всего по две тысячи. Представляешь, какая несправедливость? – Я киваю. – Всю жизнь отработали на государство, двигали науку вперед – и такой результат. Ну разве не обидно, а?
– А чего ты ожидала? – резко говорит Иван Петрович. – Я давно, как только этот меченый пришел к власти, понял, что ничего хорошего не будет. Развалил страну, поставил народ на грань выживания. Кто сейчас хорошо живет? Одни только воры и проститутки, извиняюсь за выражение. Вся старая номенклатура у власти – Кебич этот, гнида поганая. Шушкевич – да, нормальный человек, ученый, но что они ему дадут сделать?
– И главное, что обидно – мы то уже свое отжили, – говорит Вера Сергеевна. – А они как будут, молодые? Раньше все было просто – институт, аспирантура, диссертация. А сейчас?…