Варшавка
Шрифт:
— Ну что уставились, как будто я на свиданку собрался? Что ж я вам, нянька? Если я командир, так должен разрываться? Вместе затевали это отделение, никто нас не просил, так нужно вместе и тянуть. А то вы, видать, уже попривыкли, что я с начальством васьвась, так я все и должен делать? И днем и ночью? И на передовой, и в тылу? Не выйдет, мальчики. Раз уж вы добровольцы-москвичи, так умейте думать за всех. За все отделение, а не за себя только. Особенно ты, Малков. А еще б лучше не за отделение — оно ж у нас одно на весь батальон и даже полк, а хоть бы за роту. Вот в таком плане, обратно же… Все понятно или разъяснить подоходчивей?
Разъяснять не пришлось. Ребята промолчали.
Вечером вместе со старшим лейтенантом Чудиновым уточнили первую цель, согласовали взаимодействие с пулеметчиками, и Костя, сам поспав немного, разбудил ребят до завтрака и поставил задачу; дождаться, пока намеченный дзот откроет прочесывающий огонь, — перед уходом на отдых он всегда открывал огонь, — и когда по дзоту отстреляются наши пулеметы, снайперам бить уже на верное поражение, а главное, мешать другим немецким пулеметам стрелять по нашим, вышедшим из-под накатов.
Стрелять в сумерках приходилось и раньше, но вроде как навскидку, по звуку, по вспышке. А это не то что вести точный, прицельный, словом, снайперский огонь, и Костя нервничал не меньше ребят, но виду не подавая.
Малков и Жалсанов устроились во врезных ячейках траншей, а Костя с Засядько — в том дзоте, из которого пулемет выкатили на открытую огневую позицию. У Кости был свой план. В дзоте было совсем темно, а отраженный от снегов свет все-таки создавал фон, на котором можно увидеть прицел. Они пристроились к амбразуре, плечо к плечу, зрение постепенно привыкало к рассеянному свету, и только горящие от возбуждения лица пощипывал рассветный мороз.
Как и ожидалось, намеченный дзот открыл огонь в тот момент, когда стала заниматься заря — лимонная, жидкая. Пулеметная лента подбрасывала патроны с трассирующими пулями, и трассы чертились неторопливыми блеклыми линиями. Как и планировалось, наши пулеметы — одни станковый и два ручных — ответили сразу. Их первые очереди были почти сплошь трассирующими, и когда они сошлись у амбразуры, казалось, что дзот немедленно захлебнется, — так много было этих трасс. А он строчил и строчил. Потом наши пулеметы уточнили прицел — и трассы, как и планировали, исчезли, — били бронебойными и обычными пулями. Заработали автоматчики и другие пулеметы врага.
Жилин и Засядько выбрали немецкий ручник, который работал особенно зло — короткими, но частыми очередями. Судя по его трассам, очереди эти ложились по самым верхушкам брустверов. Жилин, выстрелив первым, уловил сбой в ритме очередей противника н понял: пуля прошла рядом, и пулеметчик дернулся.
— Стреляй как можно чаще, — приказал он Засядькo, — а я — с выдержкой.
Засядько заработал как автомат или как отличник на стрелковом тренаже: мгновенно перезаряжал винтовку, хоть и плавно, но быстро нажимая на спусковой крючок. В паузах стрелял Жилин. Иногда выстрелы их как бы совпадали, и казалось, что это бьет короткими очередями пулемет или автомат.
Немецкий пулемет угомонился, и ребята перенесли огонь на другую огневую точку — может, станковый, а, может, ручной пулемет — в трескотне трудно было определить, какой он. Они грамотно и все так же быстро, с частыми совпадениями выстрелов, обрабатывали амбразуру вражеского дзота, заставляя противника срывать очереди. В это время из хода сообщения, соединявшего дзот с траншеей, послышались торопливые шаги — возвращались хозяева дзота — станковые пулеметчики. Четверым в тесном дзоте поместиться было трудновато, и Жилин крикнул:
— Подождите, ребята! Сейчас кончим.
Вражеские пулеметчики, как по команде, оборвали свои очереди — может, были ранены или убиты, а может, просто поняли, что нет смысла вести огонь по пустым траншеям, и снайперы, постояв еще минуту, стали неторопливо собираться. В дверях они столкнулись с пулеметчиками, нагруженными станком и телом пулемета, коробками с пулеметными лентами и даже винтовками. В узком ходе было тесно, и Жилин рассердился:
— На кой чёрт вы с винторезами таскаетесь?! — Подняв повыше свою винтовку, чтобы случайно не сбить прицела, Жилин добавил:
— Нам, что ли, не верите?
Что ответили пулеметчики — никто не расслышал. Раздался как бы сдвоенный выстрел, дуплет — в земляной насыпи-подушке дзота разорвался снаряд, и донесся звук выстрела: прямой наводкой ударила немецкая пушка.
И пулеметчики и снайперы повалились на кочковатый пол хода сообщения и поползли к траншее. Дуплеты продолжались. Запахло взрывчаткой и почти рабочей, привычной газосварщику Жилину, горечью сгоревшего металла.
Над нашей передовой взметнулась волна пулеметного огня — били по появившейся на прямой наводке немецкой пушке, и она, выпустив семь снарядов, смолкла.
Поднимаясь со дна хода сообщения, наводчик станкача запоздало ругался:
— Какого черта… какого черта… А вот вы какого черта в наш дзот влезли? Просили вас, да? Теперь, раз они засекли, покоя не будет. Возись теперь, строй новый, да.
Жилин припомнил, как переплетались его выстрелы с выстрелами Засядько, и подумал, что немецкий наблюдатель вполне мог принять эти выстрелы за короткие очереди. Тем более что на темном фоне амбразуры вспышки выстрелов просматривались, должно быть, хорошо. Выходило, что они и в самом деле навредили пулеметчикам. и потому ответил миролюбиво.
— Зачем новый строить? И этим обойдетесь. Он же целый. Почти…
— Хрен он целым будет! Семь штук, они и есть семь штук, да.
— Считал, выходит?
— А ты не считал?
Обычно молчаливый Засядько не выдержал и предложил:
— Пойдем, посмотрим. Может, все и не так страшно…
Все знали, что теперь пушка больше не ударит по дзоту, но двигались с опаской — здесь только что полыхала смерть, и ее запах словно висел в воздухе. Но тут сзади, в траншеях, стали рваться немецкие мины, и красноармейцы пошли быстрее — одна смерть оставила, а вторая может и прихватить.