Варшавка
Шрифт:
— Насчет Сталинграда все верно, а посмотрите, что у нас здесь? Сидим… — недовольно пробурчал замполит батареи — моложавый русый лейтенант: он был обижен тем, что ему. политруку, при переаттестации присвоили звание лейтенанта.
— Смотрите не смотрите, а триста тысяч в колечке, — засмеялся один из командиров взводов.
— Кстати, — сказала фельдшерица, — у нас там говорили, что радоваться должны прежде всего политработники. Сейчас они как бы и не строевые, а то… офицеры! — она сделала неуловимо изящный жест рукой, и глаза у нее блеснули весело и лукаво. — Ну, хоть выпьем, что ли, товарищи… офицеры.
Замполит батареи хоть и потянулся чокаться, но на всякий случай пробурчал:
— Вы бы не так уж… определенно. Офицеры, знаете ли…
Но выпив, новость обсуждали уже поспокойней. Вон моряки, так и не сменили форму с дореволюционных времен. И в Финляндии, как только выяснилось, что каски не лезут на буденовки с острым шишаком на макушке, так и ввели ушанки. Забыли, какие ушанки привезли на финскую? Прямо из магазинов, разноцветные, не войска, а партизанский отряд.
Пока спорили, Басин думал о том, что слух об изменении формы и даже, возможно, введении офицерских званий правдив. Скорее всего так и случится. Главное — это влияние партии. Но с другой стороны, говоря о влиянии партии, ведь и сам Басин — большевик. На какую должность его ни поставь, все равно он останется большевиком, потому что не во внешних приметах суть, хоть они и важны, а в том, что есть в самом Басине, в самом человеке, в его убеждениях, в его совести, в том, что можно назвать идеологией, а можно определить и как главную его веру в справедливость и неотвратимость будущего. Мелькнули слышанные еще в ранней юности в Политехническом музее и читанные потом много раз сильные слова: "Мы открывали Маркса каждый том, как в доме собственном мы открываем ставни. Но и без Гегеля мы знали… — нет, тут что-то не так, какое-то иное слово, но не оно важно, важна мысль, — знали мы о том, в каком идти, в каком сражаться стане". Вот в этом главная сила и нерушимая крепость партии. Она в человеке, в его сути.
А внешние ее проявления? Что ж… И они важны и нужны, но ведь если разобраться как следует, то что изменилось? Кто-то потерял свою личную, персональную, власть — и все.
А влияние партии все равно нерушимо. Кривоножко, конечно, теперь подчиненный, но вровень с комбатом, но ведь сам-то комбат подчиняется замполиту полка точно так же, как командиры рот подчиняются Кривоножко. Люди специализируются, расставляются по своим местам, чтобы каждый делал свое дело как можно лучше. Ответственность повышается, вот в чем Дело. Ответственность! Потому что армия действительно становится кадровой. И каждый ее представитель — специалист.
Он еще подумал о том, что ведь поставь его, прошедшего школу парторгства, замполитом, он бы тоже справился, а подучи Кривоножко, заставь его думать о всех строевых премудростях ежедневно, ежечасно, и станет Кривоножко комбатом. Главное в том, на каком месте человек больше всего даст. Даст, а не возьмет. У кого к чему способности, к чему какая душа лежит.
А форма, офицерство, а может, и еще что-нибудь придумают — это все только способствует делу, только помогает ему. Главное же вот в этом — учиться. Армия и в самом деле стала не та, что год назад. Год назад, и даже в кадровой армии, такие, как Жилин, скорее всего мешали бы — выбиваются из общего строя, нарушают порядок. А война сама по себе самый страшный беспорядок, какой можно только придумать, и в пей, в этой напасти, нужен не просто боец, а вот такой. как Жилин, — думающий, чувствующий по-партийному.
Можно и не открывать каждый том Маркса, но нужно точно знать, в каком сражаться стане. Но и этого мало — нужно хотеть сражаться, нужно уметь сражаться… Как же это там дальше?.. Ах, вот в чем дело — перепутал. перепутал. Подзабыл. В первом случае про Гегеля ничего не сказано. Там так: "Но и без чтения мы разбирались в том, в каком идти, в каком сражаться стане". А дальше так просто великолепно: "Мы диалектику учили не по Гегелю… (Вот где Гегель!) С бряцанием боев она врывалась в стих, когда под пулями от нас буржуи бегали, как мы когда-то бегали от них". Сталинград показал — теперь мы можем сказать: "как мы когда-то бегали от них". Теперь они бегают. И еще побегут!
Погоним.
Только вот учиться надо. А разве мы учимся? Сидим как кроты в земле, хорошо, что Кривоножко правильно понял задачу — поднял людей и снайперы и кочующие огневые точки, а теперь нот и орудия Но этого мало. Мало… Больше нужно, глубже, всесторонней.
Словом, как ни крути, а начинается новое время повой армии, которую подготовила война, и она, эта армия, теперь, конечно же, не укладывается в старые рамки. Так что офицеры будут… Будут, как символ ответственности за порученное дело. а все остальное — так, рядом, потому что партийную сущность отменить нельзя — она в душах.
Теперь он уже рассеянно слушал задиристые рассуждения, не чувствуя вкуса, жевал тушенку с сухарями — заяц и хлеб кончились, а посылать за хлебом некого. Фельдшерица поднялась, поколдовала у печи, поставила чайник и, проходя мимо Зобова, мимоходом провела по его волосам, скользнула рукой по шее и плечам. У Басина заныло сердце — давно, очень давно он не знал такой ласки. С тех пор как родился первый ребенок, жене стало не до ласки, а потом война.
Комбат огляделся. Вкопанная в землю амбарушка отдавала благородной патиной, висели какие-то картинки, полочки с занавесками, и пахло не землей, а выстоянным деревом. И стол был не сколоченный из ящиков, а настоящий, на хороших ножках, сделанных умелым столяром. Да и сидел Басин не на нарах или скамье, а на табуретке На всем лежала та особая, вроде бы и чуть небрежная, по милая, веселая женская забота — там марлечка, здесь — расписная плошка… Басин остро позавидовал Зобову и сейчас же вспомнил Марию.
Ну, почему, почему одним везет, а другим — ни капельки? Почему Зобова любит в общем-то неплохая женщина, почему именно его, а не кого-нибудь другого — и помоложе, и покрасивее, и поумнее, наконец, просто посмелее — Зобов, ин все-таки… осторожный. Слишком осторожный.
Фельдшерица разлила остатки спирта и, затаенно посмеиваясь, словно подзадоривая, сказала:
— Ну, раз вы будете офицерами, так нужен и офицерский тост. Может быть, припомнит хоть кто-нибудь?
Она улыбалась, поглядывая вокруг своими веселыми и хитрыми глазищами, и, пожалуй, чаще всего на Басина. Она словно намекала на нечто ему известной, такое, отчего он может выглядеть смешным. И он вспомнил нужный тост:
— Что ж… Принимаю вызов и провозглашаю — за милых женщин!
— Отлично, товарищ капитан. Я всегда говорила моему недотепе Зобову, что в вас есть нечто… такое… — она повертела пальцами у оживленного лица. — Впрочем, это же говорили и другие женщины. Но ведь вы ничего не замечаете.
Серьезные разговоры угасли, стало весело и бездумно. Болтали, рассказывали старые анекдоты. Басин отрывочно думал: к чему эти ее намеки? Она, кажется, словно упрекала — ничего, дескать, ты не видишь. Фельдшерица живет с Марией, н не может быть, чтобы они не говорили о нас, мужиках. Не может быть… Женщины — все это говорят — о чем бы ни разговаривали, а на мужчин свернут…
Все темно-прекрасное и в то же время теперь прескверное, что долго копилось в нем, поднималось, легко завладевало им, и он, еще не понимая зачем, встал со словами: "Я на минутку…", пошел к избе Марии. Он шел все быстрее и дышал все загнанной, вошел решительно, но остановился на пороге.
Мария не спала. Она гадала — придет Костя или нет. К ней на кухню забегал Кислов и. сообщив, что к ним пришли артиллеристы, попросил чего-нибудь к ужину. Мария выдала несколько хороших луковиц, кусок сала и хлеба — все остальные припасы хранились у командира взвода. Она понимала Жилина: когда пришли гости, да еще после такого дела — при раздаче обеда об этой вылазке противотанкистов говорил весь батальон — он не может прийти к ней сразу. И тем не менее ей было необычайно грустно. После того горячечного вечера, ее исповеди и Костиного сочувствия, он стал ей еще дороже и ближе, хотелось постоянно быть возле него, возможно, даже помочь в чем-то, а она не может даже прийти к нему, потому что они должны скрываться. Хотя зачем скрываться, если и снайперы и артиллеристы знают о пей, да и прозорливые ребята из батальона тоже ведь видят? Даже Кривоножко, когда она приносила ему обед, осведомился с улыбочкой: