Варшавская мелодия
Шрифт:
ВИКТОР. Простите.
ГЕЛЯ. Что с вами делать, прощаю. Когда взяли Варшаву, мы перебрались в деревню, но его это не спасло. (Неожиданно.) Что бы вы сделали, если б я не пришла?
ВИКТОР. Явился бы в общежитие.
ГЕЛЯ. Это хорошо. Это значит — у вас есть характер. Почему вы стали такой серьезный? Лучше мы переменим тему. Теперь вы знаете, что я сирота и меня обидеть нельзя. Как надо правильно — обидеть
ВИКТОР. Можно и так и так.
ГЕЛЯ. И так и так — нельзя. Нельзя обижать.
ВИКТОР. Я ведь — тоже. У меня и матери нет.
ГЕЛЯ. Бедный мальчик… И он убежден, что счастливчик.
ВИКТОР. Конечно, счастливчик. Это уж факт. Сколько не дожило, а я дожил. Полгода в госпитале и — вот он я. На углу Герцена и Огарева.
ГЕЛЯ. Витек, ни слова больше про войну. Ни слова.
ВИКТОР. Договорились. Миру — мир.
ГЕЛЯ. Если б я знала, вы бы минуты не ждали на этом вашем углу.
ВИКТОР (щедро). Вот еще… Вы опоздали по-божески. Я приготовился ждать полчаса.
ГЕЛЯ. Так много?
ВИКТОР. Девушки это любят.
ГЕЛЯ. Але то есть глупство. Просто глу-пость. Зачем испортить настроение человеку, если ты все равно придешь. Я читала: точность есть вежливость королей.
ВИКТОР (с лукавством). И королев.
ГЕЛЯ. Каждая женщина — королева. Это надо понимать раз навсегда.
ВИКТОР. Вы хотите сказать — понять раз навсегда.
ГЕЛЯ. Добже, добже. Вы всегда лучше знаете, что я хочу сказать.
Свет гаснет.
Снова свет. Пустой зал. Переговорный пункт. Доносится голос, усиленный микрофоном: «Будапешт, третья кабина. Будапешт на проводе, третья кабина».
ВИКТОР. С кем ты собираешься говорить?
ГЕЛЯ. Если пан позволит, с Варшавой.
ВИКТОР. А точнее?
ГЕЛЯ. Пусть это будет тайна. Маленькая тайна освежает отношения.
ВИКТОР. Рано ты начала их освежать.
ГЕЛЯ. Это никогда не бывает рано. Это бывает только поздно.
ВИКТОР. В конце концов, это твое дело.
ГЕЛЯ. На этот раз пан прав.
ВИКТОР (оглядевшись). Здесь не слишком уютно.
ГЕЛЯ. Зато тепло. Когда будут страшные морозы и мы совсем превратимся в ледышечки, мы будем сюда приходить и делать вид, что ждем вызова.
ВИКТОР. Тебе надоело ходить по улицам. Я тебя понимаю.
ГЕЛЯ. Витек, не унывай. Мы нищие студенты. Я бедненькая, зато молоденькая и у меня… как это… свежий цвет лица.
ВИКТОР. Обидно, что я не в Москве родился. По крайней мере, был бы свой угол.
ГЕЛЯ. Я охрипла. Я не знаю, как буду разговаривать.
ВИКТОР. Совсем не охрипла. Голос как голос.
ГЕЛЯ. Ты не знаешь, меня лечили два дня. Меня закутали в два одеяла. Потом мне давали чай с малиной. Потом аспирин. Потом я пылала. Как грешница на костре. Потом я не выдержала и сбросила с себя все. Это был восторг. Я лежала голая, ела яблоко, Вера играла на арфе — все было, словно в раю.
ВИКТОР. Жаль, меня там не было.
ГЕЛЯ. Старая история. Стоит создать рай, появляется черт. Ты и так во всем виноват. Из-за тебя я потеряю голос и погублю свою карьеру. Певица не может быть легкомысленной.
ВИКТОР. Ты никогда не была легкомысленной.
ГЕЛЯ. Альбо ты управляешь своим темпераментом, альбо он управляет тобой.
Виктор наклоняется и целует ее в щеку.
Браво, браво.
ВИКТОР. Могу повторить. (Стараясь скрыть смущение.) А который час?
Геля смеется.
Что тут смешного?
ГЕЛЯ. Я заметила, человек интересуется временем в самый неподходящий момент.
ВИКТОР (хмуро). Не знаю. Не обращал внимания.
ГЕЛЯ. Слушай, я тебя развеселю. Один раз отец нагрузил телегу большой копной сена. В этой копне были спрятаны евреи. Я должна была довезти их до другого села. И только меня отпустил патруль — мы не проехали даже два шага, — из копны высовывается голова старика, в белой бороде зеленая травка, и он спрашивает: который час? Матерь божья, я еще вижу патруль, а ему нужно знать — который час?
ВИКТОР. Ты меня очень развеселила. Тебя убить могли. Или — хуже…
ГЕЛЯ. Что может быть хуже?
ВИКТОР. Ты знаешь сама.
ГЕЛЯ (мягко, не сразу). Ты чудак, Витек.
ВИКТОР. Перестань. Какой я чудак?
ГЕЛЯ. Зачем ты злишься? Я люблю чудаков. С ними теплее жить на свете. Когда-то в Варшаве жил такой человек Франц Фишер, мне о нем рассказывал отец. Вот он был чудак. Или мудрец. Это почти одно и то же. Знаешь, он был душой Варшавы. Она без него осиротела.