Варвара не-краса без длинной косы
Шрифт:
Лежит Варя — шевелиться боится. Вдруг и не может больше шевелиться — вдруг переломало чего? Даже глаза открыть не торопится. Только руками так и чувствует верёвку толстую. Свободную уже — нет на конце её никого. Сорвался что ли чёрт наконец?
Приоткрыла Варя глаз один — точно, никогошеньки. Второй открыла — открывается. Стала она тогда на ноги тихонько подниматься. Вроде слушается всё. Боль в теле утихает.
Головой повертела Варя — шея тоже вертится. Только глаза что-то подводить стали. Странное показывать.
Село
А, нет. Не деревья это. Деревья двигаться не умеют. А эти — навстречу идут.
Глава 2. Навь, Явь, Правь
Похолодело у Вари дыхание. Даже парок изо рта пошёл. Только не до него сейчас совсем. Деревья на Варю так и двигаются. И не шагают, а по воздуху будто плывут. Тихо. Бесшумно. Не единый листик не шевельнётся. Может, это сама Варя им идёт навстречу? Та аж под ноги глянула. Нет. Стоят, родимые. Не несут никуда. Даже не убегают.
Страх Варе, видно, глаза прочистил — растопырились получше, и увидела Варя, что не деревья это вовсе. Похожи только в темноте ночной очертаниями тонкими и вытянутыми. А будто фигуры высокие, в плащи дождевые замотанные. И как только дорогу-то видят — глаз-то у них вроде нету. И лиц тоже.
Вроде и темно вокруг, а хорошо Варя видит. Как наступают на неё фигуры. Грозные? Нет. Плывут не боязненно. Но печально так, покачиваясь размеренно. Будто и не хотят идти, а приходится. Будто не ждёт их дальше ничего хорошего. А и на месте остаться нельзя. Будто сам Числобог [1] им шевелиться велит, а у самих желание подавленное.
Не боится их больше Варвара. Только, глядя на них, грустить начинает. Отчего? И сама не ведает. Только будто снегом сердце изнутри покрывает. Ему и шевелиться что ли лень становится? Всё лень становится...
Близко уж совсем к Варе фигуры. И не страшно ей больше. Не тронут её фигуры странные. Чтобы тронуть кого — умысел нужен, желание живое. А у этих ничего нету. Смерть только. Собственная.
Глаза у Вари заслезились. Собрались капли по краям. И не вытекают, и не высыхают. И дышать тяжело становится. Не от того, что душит кто или воздуха мало. Просто желание такое из тела улетучивается. Уснуть бы вроде надо. Или не надо? Не знает толком Варя.
Уже совсем рядом с ней фигуры высокие. Просвет между ними Варя видит — как раз ей поместиться, чтоб не зашибли её. Холоднее становится. Тише. Только крик далеко где-то раздаётся. Журавлиный. Что по осени улетают.
Будто и всё равно Варе. И фигуры мимо уж проходят. Нет в них тел. Нет размера. Даже ткани Варя не чувствует. Только безысходность какая на плечах девичьих лежит.
И миновали её вроде ряды ровные. И дышать вроде полегче стало — стал воздух согреваться. А тут голос из-за спины у Варвары раздался. По имени позвал:
—
Сразу Варя припомнила, кто голосом звонким хозяйничал.
Жила у них в селе Агнеша. С детства её Варя помнила — статная, ходит ровно, что лебёдушка, смеётся звонко. Веснушки, что огонь по лицу всему горят. Коса до пояса — не обхватишь. Цвета листвы осенней, перезревшей. Смелая была, каждому перечить могла, что молодому, что взрослому если не по её что. Работящая. Песни звонко петь умела. Да с малышнёй типа Вари тогда дружить умела. У той от этого «Варька!» аж в затылке зажглось. Так и захотелось оглядеться — чтоб Агнешу увидеть. Радостное что-то она несла, как солнце на заре.
Да только не было уж Агнеши в мире людском. Пропала она, когда Варе седьмой год минул. Думали, сбежала куда — как раз парень из села соседского начал к ней наведываться. Вроде и не привечала его Агнеша, да и не гнала от себя. Даже веселее ещё делалась. Как пропала — так и подумали: сбежала с ним, паршивка. Родители-то Агнешины против отчего-то были жениха такого. Так никто и не удивился, когда девки не стало.
А потом её в лесу охотники нашли. Неживую. Задушенную. Так и решили, что жених её то сотворил. Да не нашли только его.
У Вари тогда вроде и не случилось ничего. Всё по-прежнему в жизни отроческой осталось. Только грустно что-то без причины долго было.
— Варька! Глаза твои что блюдца! — снова Агнеша смеётся над ней. Всегда про глаза Варины так говорила — уж больно большими они ей казались.
Теперь Варя уж по возрасту с Агнешей сравнялась — девятнадцатый пошёл. И Агнеша навсегда девяти годов осталась. И теперь зовёт её.
Вроде и нельзя оборачиваться... Хотя это вроде, когда нечисть зовёт. Агнешу-то разве с нечистью равнять можно? Ведь уйдёт сейчас.
Не сдержалась Варя. Обернулась на зов Агнешин. Коротко, чтоб бежать быстро, если что.
Не было уж за ней фигур никаких. Только Агнеша всё дальше уходила. В сарафане цветастом. Всё такая же стройная да ладная. Только коса уж не до пояса — не видать вообще её. Только платок на голове повязан. Как у замужней. И идёт она не одна — под руку с парнем статным. Вроде и похож на того даже, кто к Агнеше из соседнего села ездил.
Обернулась к Варе Агнеша и глазами светлыми в неё стрельнула. И будто в голову Варе мысли чужие сами собой пришли.
Не при чём жених её — зря на него тогда все подумали. Бориска это — мельника сын с умом слабым сотворил. Он-то давно на Агнешу засматривался, а та смеялась только над ним.
Умом слаб, а Агнешу, когда она на свидание к Горемиру через лес шла. Выследил да задушил. Он же и Горемира сгубил. Да так спрятал, что того и не нашли. У мельницы закопал.
Снова тоска на Варю набросилась. Уже причинная. Мало Агнеша с Горемиром пожили. Зла никому сделать не успели. А загубил их Бориска глупый да завистливый.