Варварские свадьбы
Шрифт:
Людо не помнил того времени, когда жил на нижнем этаже и страдал от своих матери и бабушки, дававших ему бутылочки то со слишком горячим, то со слишком холодным молоком — мол, если подохнет, так тем и лучше. Не помнил, как его били, швыряли, завязывали рот в колыбельке — «так он, по крайней мере, не орет». Не помнил, как Николь громко бредила, снова переживая в кошмарных снах сцену насилия, как кричала, что хочет сжечь плод своего позора. Не помнил он и ту ночь, когда едва избежал смерти в печи: господину Бланшару пришлось связать дочь ремнем и вырвать у нее ребенка, чтобы не дать ей открыть печь, ту самую, в которой он сжег всех ее кукол, всех голышей, когда узнал, что она беременна — «ах ты сука, скоро
После этого Нанетт взяла Людо к себе в тайной надежде, что ей оставят его насовсем. «Мы, конечно, не будем требовать, чтобы ты отдала его назад, — — говорила госпожа Бланшар. — Но не нужно, чтобы его видели, и никогда не приводи его сюда…» Людо перевезли ночью.
В ту пору он был пугливым ребенком, почти не говорил, не отвечал на вопросы, а когда к нему приставали, замыкался в себе. Было ему три года. Он мог дни напролет сидеть в своем углу, тупо разинув рот, но иногда норовил вскарабкаться на полки или по занавескам. Когда к нему приближались, он выставлял вперед локоть на уровне глаз, как бы защищаясь от ударов. У Нанетт ушли месяцы на то, чтобы приручить его, успокоить; когда ему было страшно, она укладывала его с собой в постель и даже достала из подвала игрушки Бриёка, которые у нее не хватило духа раздать. В итоге Людо научился ходить прямо, улыбаться и немного разговаривать.
Год спустя, впервые после переезда Людо, Николь неожиданно пришла к Нанетт поужинать. «Меня подвез отец. У него какие–то дела с фермерами». Людо вначале дулся, но затем приблизился к красивой гостье, которая смерила его странным взглядом и в течение всего вечера больше не замечала. Напрасно он всячески пытался завладеть ее вниманием, совал ей свои рисунки, жужжал у нее под ногами своим волчком — она вела себя так. словно его не существовало.
В туже ночь Людо, продрогшего, в тапочках и пижаме, подобрали жандармы примерно в километре от хутора Нанетт и препроводили в дом булочника — его законное место жительства. Госпожа Бланшар чуть не взорвалась в присутствии ухмыляющегося сержанта; она была разгневана на свою племянницу, которая думала, что умнее всех, и вот теперь этот мерзавец позорит их перед всем миром. «Вот твой байстрюк, — кричала она дочери, разбуженной шумом. — Выбирайся теперь сама из этого дерьма!» Было три часа ночи. Во взгляде Николь была пустота. Почти безразличным тоном она сказала Людо: «Идем». Он стал подниматься за ней по лестнице. Но не успел он преодолеть и трех ступеней, как она резко повернулась и с силой толкнула его вниз. Он ударился головой о плиточный пол и потерял сознание.
Тогда его и заперли наверху. Чтобы к насилию не добавилось убийство.
Однажды утром, ближе к полудню, случилось такое, что Людо не поверил своим глазам: Николь поднялась на чердак, и на ее лице блуждала улыбка. Это было так же неожиданно, как если бы ты вышел из туннеля и на тебя пролился солнечный дождь. Скорее потрясенный, нежели взволнованный, Людо не узнавал свою мать в лазурного цвета костюме, с пышными распущенными волосами и золотистыми искорками в глазах; на каблуках она казалась гораздо выше обычного.
— Здравствуй, Людовик… Ну же, поздоровайся со мной…
Он не ответил, упиваясь этим видением, благоухавшим, как какой–то фрукт.
— Ну что же? Ты не скажешь мне «здравствуй»?
— Здравствуй. — прошептал он.
— Не очень–то ты разговорчив. И потом, ты кричал сегодня ночью.
Она по–прежнему улыбалась. Ее просветлевшее лицо излучало приветливость, но глаза обдавали холодом, как две льдинки, и сухой тон предательски не вязался с ее внешним видом.
— Сегодня ты будешь обедать внизу. У нас гости. Вежливо поздоровайся и сиди тихо на своем месте. Ты умывался утром?
Она повела носом
— Ну–ка, иди мыться, и хорошенько, не то берегись! А потом оденься.
Пока он выполнял приказание, она, не глядя на него, вытряхивала из мешка прямо на пол мальчиковые вещи: серые брюки, клетчатую рубашку, носки и дешевые ботинки.
— Давай–ка, быстрее!
Он взял одежду и скрылся за креслом, избегая ее взгляда, от которого так сильно билось сердце. Сняв платье, он надел брюки, затем рубашку, по привычке перевернув ее задом наперед, так что пуговицы оказались на спине; Николь рассердилась: «У тебя точно не все дома, мама права. Все эти штуки застегиваются спереди. Иди–ка сюда…» Смущенная, как и он. из–за того, что вынуждена помогать ему, отвернувшись в сторону, чтобы не видеть его и не чувствовать его запаха, она все же правильно одела сына, но так и не смогла заставить себя прикоснуться к молнии на брюках, которую он моментально сломал, попытавшись застегнуть.
Лестница привела Людо в ужас. Он не хотел спускаться, в голове его отдавалось: «Мама говорит что у него не все дома мама говорит что он сам ynaл…» В конце концов он спустился задом, лицом к ступенькам, словно поднимаясь.
В столовой он впервые увидел господина Бланшара вблизи. Тот был аккуратно причесан, боковые пряди были тщательно убраны назад и напомажены. На лбу от берета осталась розовая бороздка. В черном костюме, застегнутом на три пуговицы, он показался Людо чрезвычайно внушительным. Госпожа Бланшар, необычайно веселая, в цветастом платье и с химической завивкой, расставляла вокруг стола стулья и вслух пересчитывала приборы. У стены тихо стояли двое незнакомцев. Мужчина, разменявший пятый десяток, в сером костюме в белую полоску, с уже заметной сединой в волосах, нервно теребил свою шляпу, прижимая ее к животу. На левой руке у него не хватало двух пальцев. Рядом с ним, широко расставив ноги, стоял крупный мальчик лет десяти и, не переставая жевать резинку, неприязненно поглядывал на Людо. В руках у него был лук, на поясе — черный ремень с черепом на пряжке, а весь наряд дополнял жилет с бахромой, как у Буффало Билла.
— Так вот, Людовик, — объявила Николь с некоторым замешательством. — Этот господин, то есть его зовут господин Мишо, он согласен быть тебе за отца.
— Неправда, — перебил ее толстый мальчик, — это не его отец, это мой отец!
— Замолчи, Татав, иди лучше поиграй во дворе, — бесстрастно возразил беспалый.
Николь перевела дух.
— А это… это Гюстав. Он будет тебе за старшего брата. Ты должен быть с ним очень добрым.
Поскольку это требование к нему не относилось, Гюстав показал Людо непомерно большой розовый язык, на который налипла жевательная резинка.
— Я не хочу братика, и вообще, это не его папа! А почему его зовут, как сухогруз? В школе говорят, что какой–то фриц его па…
— Пора бы уже пропустить по стаканчику для аппетита, — проворчал господин Бланшар. — Ну–ка, подавай, мамуля! И, смягчив тон, обратился к гостю:
— Послушай, Мишо, поговорим сейчас или вначале выпьем? Вдруг госпожа Бланшар вскрикнула: «Ой! Мое платье!.. Оно же все в чернилах!»
— А, это все проделки Татава, — объяснил Мишо. — Ничего, все сейчас сойдет. Татав такой проказник! Правда, сынок?
Затем он прочистил горло, вздохнул и, потупившись, заговорил:
— Значит, так… Если надо сигануть в воду, я сигаю, пусть даже нахлебаюсь по самые уши. — Он достал из кармана пару белых перчаток и надел их. — …Это из–за отрезанных пальцев. С этой смазкой как день провозишься, ни за что потом руки не отмоешь. Ну так вот… Я уже, конечно, не молод, но, как говорится, кое–что за душой имею. И потом, что до этого, Людовика — и правда, имя что у той посудины, вот чудеса!.. в общем, я согласен.