Варвары
Шрифт:
– Храбрец! – похвалил капитан, стоящий у мостика. – У тебя один выход, ты знаешь какой. Боги на стороне сильных.
Лог кивнул, перешагнул низенький леер и прыгнул в море. Рулевые опешили, потом подбежали к борту, глядя на торчащую среди волн голову и яркие вокруг нее всплески, Триеру относило все дальше, и скоро мастера не стало видно. Опия стащила с пальцев перстни и горстью швырнула в море.
– Спаси его, Посейдон, – прошептала она. – Не для моей, для его любви спаси!
– Ты не потребуешь вернуть за него плату? – капитан усмехнулся, придержав занесенную руку Опии с зажатым в ней тяжелым браслетом. – И не требуй, обманщица. Он стоит того.
Гетера вырвала руку, отвернулась.
– Я не его обманывала, себя, – ответила она и, надвинув браслет на место, пошла к трюму.
Капитан проводил ее презрительным взглядом, подманил к себе рулевого с вывернутыми губами и закатил ему тяжелую оплеуху. Матрос спиной вперед полетел вслед за гетерой, врезался в канатную трубу, сполз на палубу и заикал.
– Гнать всех наверх! – заорал капитан. – Паруса оставить!
Плыть поначалу было не трудно, хотя и мешала встречная волна. Экономя силы, мастер медленными взмахами отталкивался от воды, находил мерцающий вдали огонек, но делал это редко, так как берег еще был далеко, а если глядеть на огонек часто, покажется – не двигаешься к нему, захочешь побыстрее достичь – истратишь силы. Тогда все остальное докончит отчаянье. Надо просто загребать да загребать воду, отвоевывая метр за метром, уверуя, что ни раньше, ни позже тронешь ногами дно и ступишь на спасительную твердь.
Хуже было с одеждой. Снять прилипший к телу кафтан было невозможно. Особенно мешал висящий за спиной башлык. Он наполнился водой и, как якорь, сдерживал движения. Лог погрузился в воду и там еле оторвал его. Плыть стало легче. Иногда, раскинув ноги и руки, он, чуть пошевеливая ими, просто лежал на спине, отдыхал. Это была не тяжелая речная вода, море держало его, покачивая на волнах. Так прошло часа два. Уже отчетливо сиял огонек маяка, обещая спасительное пристанище, но к ветру и волнам прибавился дождь. Лог не приметил, как набежали пригнанные с материка тучи, застлали небо, прижались к морю и брызнули совсем летним ливнем. Исчез огонек, и к шуму волн прибавился шелест ливня, все потонуло во мраке. Прошел еще час. По расчетам мастера, остров уже должен был подставить под ноги прибрежные камни, но он не появлялся.
Когда исчез огонек маяка и нельзя было по яркости его определить оставшееся расстояние, невольно привязалась мысль, что в лучшем случае он бултыхается на одном месте, а, возможно, волны и ветер относят назад в море. И Лог сделал то, чего страшился: поднажал и скоро выбился из сил. По-прежнему шелестел дождь, была темень и ветер, но теперь волны все чаще заплескивали в лицо, перекатывались над головой.
Мастер дышал трудно, со всхлипами втягивал в грудь воздух, кашлял, вдохнув с воздухом соленой воды. Он терял сознание. Его неудержимо тянуло ко дну. И пришел страх… И прошел. Безразличие овладело мастером. И когда, все чаще и надольше исчезая под водой, он понял, что тонет, мысль эта не вызвала отчаянья.
Внезапно мрак перед ним рассеялся, как-то сразу изгладились волны, и пропал ветер. Мастер удивленно повел головой, изумляясь странному вокруг себя серебристому туману, к которому быстро примешивалась сажа невидимых костров.
«Выплыл!», – подумалось ему. Теперь он стоял на высоком кургане, а где-то далеко внизу стлались белесые ковыльные степи, радуя тишиной и покоем.
– Дома! – Он шевельнул губами. Все оставляющая позади улыбка растянула губы одеревеневшего рта. Лог облегченно, глубоким вздохом хватил степного воздуха, и страшная боль разорвала грудь…
Не было белесой степи, не было серебристого, с сажей тумана. К открытым глазам мастера жалась черная вода, и лишь светлая стайка рыбок удивленно заглядывала ему в лицо, провожая на дно существо четырехлапое, большое и нелепое.
IV
ПЕРСИДА
По бывшей маннейской земле, теперь, после молниеносных походов Дария, ставшей персидской, скакали два всадника. Из каких земель они, каких краев, узнать по виду было нельзя. Закутаны в обыкновенные дорожные плащи, головы прикрыты кожаными шапочками с назатыльниками. Но человек, побывавший на севере за землями саков, легко бы по выговору признал в одном сармата. Однако всадники не останавливались в местах людных, ночевали у скудного костерка, не вступали ни в какие разговоры, ничего не выспрашивали сами. По этому можно было заключить, что путь к цели их путешествия был им известен хорошо.
Младший, по виду арап с черной бородкой и короткими усами, держался в седле легко, но второй, с иссеченными морщинами лицом, выглядел совсем худо.
– Конец дороги скоро ли? – в который раз за этот день спросил старик, когда младший, придержав коня, поравнялся с ним. – Или ты не так держишь путь?
– Так, так, – убежденно и звонко ответил молодой. – Скоро очень уже. Ты меня нет ругать. Ниневия там. Мы быстро.
Они замолчали, но ненадолго. Снова тот же вопрос тот же ответ. К вечеру старому стало еще хуже. Они съехали в сторону от редкопроезжей к сумеркам дороги, въехали в заросли кустарника и молодой помог спутнику спешиться. Сармат прохромал несколько шагов и свалился. Пока больной постанывал, молодой собрал костерок, обложил его камнем-плитняком.
– Пить, – попросил старик. – Дай мне воды. Много холодной воды!
Молодой удрученно покачал головой.
– Нет вода, – печально пропел он. – Ты, господин, много пить, все выпить. Другой не набрал, места нет.
Хромого сармата лихорадило. Он то горел от жара, то стучал зубами от озноба и лез в костер. Молодой спутник пощупал плитняк, нашел, что он достаточно нагрелся и стал обкладывать им больного. Тому полегчало. Он поворочал воспаленными глазами, остановил жуткий взгляд на спутнике, сказал:
– Я должен въехать в Ниневию. Должен увидеть Дария! Только тогда отпущу тебя в твою Нубию. Богатой отпущу, Ледия, ты знаешь. Золото твое у меня в переметной суме.
– Знаю, господин, – поправляя фальшивую бородку, с готовностью подтвердила девушка. – A-a… если ты умереть?
– Не-ет! – хромой оскалился. – Не жди. А если допустишь до этого, золото не бери. На него после смерти моей ляжет черное заклятье Мугаджара. Ты хочешь попасть ему в когти и погубить душу?
– Яй-яй! Мой язык совсем дурной! – испуганно прокричала Ледия. – Нельзя умереть! Я уже есть много-много несчастья, не надо погубить душа. Скоро Ниневия. Сам дашь.
Больной бредил. Говорил долго и путано, говорил слова жуткие. Потом речь его стала совсем бессвязной. Он, казалось, уснул. Но это был не сон, скорее обморок. Девушка испугалась его неживого вида, стала трясти, но хромой не высказывал жизни, только отвисшая челюсть болталась, постукивая от встряхиваний зубами. Ледия вскрикнула. Ужас подступил к ее сердцу, сжал и выжал из него кровь. Девушка побледнела. Мечта о родной земле, до которой они почти добралась после долгих лет скитаний, до которой подать рукой, стоит только въехать в пески Эдема, земля эта снова погибла для нее. Богатая, она могла бы купить караван верблюдов, нанять охрану из быстрых всадников и появиться в Нубии со щедрым товаром, свободной и счастливой. Теперь же всего этого не будет. Хромой, пообещавший за показ дороги свободу и золото, умирает. Что станется с ней? Свобода? Но разве это свобода, если рядом лежит то, что нельзя взять, что действительно сделало бы ее независимой. Значит, снова ее схватят на дороге, беззащитную чужеземку, снова рабство и чужие стылые края?