Варяги. Смута
Шрифт:
— От племянника я мог непонимания ожидать. Но ты, Путята. Ты воевода жизнью ученый, победами и поражениями крученый… Это же хорошая весть!
— Чем, Добрыня?
— Претерпев разгром от давних недругов своих, болгар, базилевс нуждается в сильном союзнике. Том, который может ему войском помочь, если война совсем худо пойдет.
— Нам самим, не приведи боги, помогать придется, — проворчал Владимир Святославович. — И что тогда базилевс Василий нам пришлет? Жрецов своего Христа с мольбами для ниспослания победы?
— Деньги он пришлет. Много. Войско, если совсем сложно станет. Базилевс и его советники умные, понимают, что союзнику порой помочь крепко утвердиться надобно. А за свою империю он не боится. За выживание не боится, потому как для краха таких вот поражений много надо. Вспомни прежних князей киевских… Аскольд с Диром и Хельги Вещий Царьград приступом брали. Дед твой, Олег, под страхом приступа выгоднейший для себя договор у тогдашнего базилевса Вырвал. Отец твой, Святослав Великий… Он и вовсе хотел базилевса Цимисхия на своего ставленника поменять. Лишь случаем все не вышло, но страх у ромеев крепкий перед нами, перед Русью.
Добрыня говорил, приводя более подробные описания событий, их подоплеки, описывал хитросплетения интересов внутри Византии и за ее пределами. И с каждым словом чувствовалось, как он не только овладевает внимание слушавших его, но и навязывает им свое представление о необходимых действиях.
— И как только тебя, дядюшка, жрецы просмотрели с твоим то даром убеждать, — мнимо сокрушенно вздохнул князь Киевский. —
— Не моя дорога, Владимир. Но вижу, что в правоте слов ты уверился.
— Убедительно речи ведешь, дядюшка. Но ты не сказал, когда прибудет посольство.
— И действительно, — слегка удивился Добрыня. — В бересене (марте), как снег сойдет. Может немного задержатся, если пути-дороги грязью непролазной перекроются или же раньше, на море, ветра не попутными окажутся.
— Выходит, чуть раньше или в одно время с наемниками, — призадумался Владимир Святославович. — Это тоже хорошо. А теперь. Уже напоследок, напомни мне основные вехи задумки. Хочу послушать еще раз. Вдруг что важное обнаружу или сам, или вот Путята.
Возражать Добрыня не собирался. Знал, что порой именно при проговаривании задумок на поверхности оказываются их слабые места, доселе не замеченные ни одним из посвященных в тайну.
— Вначале появляется посольство ромеев. Втайне от князей-ярлов, жрецов и люда простого подписываем договор о союзе, где смена веры на ромейскую указана. А для всех прочих — договор другим будет. О выдаче за тебя принцессы ромейской Анны и об оказании помощи воинской. Этим мы и найм йомсвикингом объяснить сможем, буде вопрос такой у кого возникнет.
— Хорошо ты, дядюшка, вплел даже про наемников, о которых лишь сегодня узнал.
— Учись и ты так поступать. Заранее продумывать все множество путей, которое возникнуть может, лишь невозможное отбрасывая в сторону, — тут Добрыня счел нужным дать родичу наставление. Знал, что сделанное в такой обстановке, оно крепко запомнится. — Где-то в это время с Рогнедой беда приключится. С лестницы упадет или грибами отравится…
Тут Путята непроизвольно поморщился. Претило ему такое убийство, но вместе с тем он приказал себе думать о нем, как о необходимости, без которой нельзя. Как-то вмешиваться в поток слов Добрыни сам он не стал, а вот князь Киевский себе это позволил. Вопрос у него возник, причем не из пустых.
— С чего одно событие к другому привязывать? Чуть раньше, немного позже…
— Потому я и говорю «где-то». По творящемуся вокруг увидим. Но Рогнеда должна умереть до того времени, как мы соберем войско во исполнение договора о союзе. Нельзя оставлять ее, если вы во главе собранного войска покинем Киев.
— Покинем Киев? — эхом отозвался Владимир, но вопрошающе. — Здесь мы сильны, а по доброй воле лишаться преимущества… Дядюшка, ты это с чего надумал?
— ЕСЛИ покинем, племянник. Все будет зависеть от действий наших врагов. Получится уничтожить их без угрозы для себя — мы это сделаем. Нет… Выманим их в общий поход, от которого вольные ярлы-князья отказаться не смогут. И уже там сделаем с ними то, что Византия с твои отцом, Святославом Великим.
— Под чужие мечи подведем, — кивнул, соглашаясь с другом-воеводой, Путята. — Пути разные есть, но чтобы все ясно и понятно стало, я должен буду карты принести и все показать.
Владимир Святославович всерьез призадумался. Ход мыслей дядюшки и Путяты начинал ему нравиться. Уничтожить врагов чужими руками… Это было так по-ромейски и в то же время столь заманчиво. Встав с ложа, он подошел к окну. Собранное из кусочков слюды, оно неплохо пропускало свет, но вот видно сквозь него было… так себе. Плохо было видно, сказать по чести. Захотелось было распахнуть окно, почувствовать порыв холодного воздуха, но…
— В следующий раз, — вымолвил он. — Принесешь все карты, Путята. А ты, дядя, подумай, может стоит Доброгу позвать. Козни ярлов прознавать — его дело.
— Сдает Доброга. Осторожен стал сверх меры, даже опаслив. Пока пусть свое досидит, но после укрепления власти тебе его сменить придется.
— Опаслив — это плохо, — охотно согласился Владимир, поворачиваясь к окну спиной, а к советникам лицом. — Если состарился наш верных охранитель, размяк, то надо менять на нового, более достойного и сомнений не ведающего. На кого, дядя?
— На того, кто все о Тайной Страже ведает и готов все тайны перенять и нам быть верным. Фома, левая рука Доброги. Умен, сомнений не ведает, почти во всех тайнах сведущ. А самого Доброгу наместником пошлем в один из окраинных городов. И польза от него там будет, и сомнения вреда не причинят.
Предложение Добрыни отторжения у Владимира Святославовича не вызвало. Разговор же перешел на дела менее важные, а потом и вовсе сошел на нет. Добрыня с Путятой уже выходили, когда еле слышный, но не замеченный ими звук задвигаемой панели намекнул о том, что не все тайны были ведомы присутствовавшей здесь троице.