Вас зовут «Четверть третьего»?
Шрифт:
К вечеру пришел профессор, принес нам рождественские подарки: какую-то чашку фрау Гросс, а мне, зная мою страсть к зажигалкам, новый экземпляр. Стало стыдно, что я ничего не купил профессору. Меня выручила фрау Гросс.
– А господин Никифоров принес чудную елочку… – И пошла всякая сентиментальность. Профессор долго жал руку мне. Фрау Гросс жала руку профессору и все такое.
Потом ели гуся, потом пили кофе со всякими пирожными, долго трепались, так просто, ни о чем.
А потом я вдруг предложил пойти поработать в лаборатории. Профессор удивленно
Потрескивая, горели на елке свечки, светилась подвешенная под потолком картонная оранжевая звезда. Радио передавало рождественские псалмы.
– Может быть, сегодня не будем? Праздник… сказал было профессор, но потом решительно махнул рукой. – Пойдемте!
Мы прошли в темную холодную лабораторию.
Она сразу приняла жилой вид – засветились огоньки, сигнальные лампочки приборов. Я уселся в свое кресло. Профессор засуетился.
Прошел час или два. Он все время внимательно просматривал ленты, делал пометки, сравнивал записи кривых, потом собрал все ленты, скрутил в рулон и сказал, очень довольный.
– Сегодня вы были в ударе. За два часа столько же материалов, сколько за предыдущую неделю. Пожалуй, подготовка закончена. Теперь можно переходить к «рефлексу». Начнем? Как вы думаете, Иван?
– Давайте начнем.
Профессор поставил излучатель, кварцевые часы, настроил и проверил всю аппаратуру. Наконец, все было готово. У Шиндхельма дрожали руки, а я ничуть не дрейфил, даже не волновался.
Засветился, а затем замелькал зайчик излучателя.
Прыгали зеленые цифры на часах. Я почувствовал неприятные толчки в голове, словно по черепу, по самой макушке, стучали маленьким молоточком. Стук усиливался, в глазах поплыли круги, замелькали зеленые звездочки. Затем все пропало.
В лаборатории стояла тишина. Я отчетливо видел, как мелькали вспышки лампочек. Профессор ходил от прибора к прибору, поворачивал выключатели. Потом уронил на пол какую-то штуковину. А я ничего не слышал. Ну, точно ватой уши заложило. И даже еще хуже!
Вдруг меня забрал страх. Ведь ничего не слышу! Оглох! И все такое…
– Я оглох! Оглох! Я не слышу! – заорал я.
И неожиданно услышал голос профессора:
– Ну, что вы кричите? Все идет нормально. Зачем же кричать? Разбудите фрау Гросс…
Значит, просто показалось. Я успокоился, а потом сказал.
– Поздно, профессор. Уже четверть третьего…
Профессор взглянул на меня.
– Сколько? Что вы сказали?
– Я говорю: поздно уже, четверть третьего…
– А где вы это увидели?
И тут я с удивлением отметил, что совершенно не смотрел на часы. Я спросил у профессора:
– Скажите, а в самом деле который час?
– Шестнадцать минут третьего. Но уже прошла минута…
– Нет, прошло больше. Минута и двадцать секунд.
– Иван! – закричал профессор.
Я не ответил. Стало тихо-тихо. Так тихо, что было слышно, как бьется мое сердце. Только оно стучало странно. Не так, как у всех: тук-тук-тук.
Нет! Оно стучало: тик-тик-тик, ну, точно, как ходики, которые висели на стенке в бабкиной избе. Тик-тик!
– Сколько времени? –
– Два часа, двадцать четыре минуты, сорок секунд…
– Поздравляю вас, Иван! Теперь вы единственный человек в мире, который без часов безошибочно может определять время, человек-часы! Когда вы будете писать мемуары, вы так и назовете вашу книгу: – «Я – человек-часы», или «Меня звали „Четверть Третьего“». Это в честь того мгновения, когда вы впервые почувствовали время. Хотите, я вас тоже буду звать «Четверть Третьего»? Не возражаете?
Я обалдело смотрел на профессора. Никаких изменений в моем организме вроде не произошло, чувствовал я себя просто замечательно. И совсем не старался угадывать время. Но, если нужно было, я сразу говорил, который час. Очень просто. Как попросить воды. Шлеп! – без двадцати три! Шлеп! – без тринадцати три. Проще простого!
Мы с профессором уходили из лаборатории в три.
Равно в три часа ночи.
– Вы все-таки не возражаете, если сменим вам имя? – приставал ко мне профессор.
Я мотнул головой: мол, согласен!
– Ну, и хорошо! – обрадовался профессор. – Теперь вас зовут «Четверть третьего».
Просто не понимаю, что это вздумалось им работать в рождественскую ночь. Не буду говорить, что это грешно. Но не принесла им эта работа счастья. Ни господину Оттокару, ни этому русскому.
Утром в первый день рождества они встали поздно. Глаза у обоих были красные, усталые. Я приготовила хороший праздничный завтрак. И кофе.
Крепкий кофе. Они ели молча. Только господин Никифоров сказал:
– Поздненько мы сегодня встали. Уже тридцать две минуты десятого…
Я тогда еще ничего не знала и только подумала: «Странно. Он, кажется, и не смотрел на часы, а время назвал так точно».
Господин Никифоров вел себя вполне нормально, спокойно.
Хорошо позавтракал, выпил кофе, похвалил мой торт. А после завтрака они с господином профессором о чем-то тихо побеседовали и разошлись. Один в рабочий кабинет, другой – в свою комнату наверху. Я еще некоторое время возилась с посудой, а потом села вязать. Вы видели толстый джемпер из серой шерсти на господине профессоре? Это я вязала.
Я сидела внизу, в гостиной. Господин Оттокар курил сигару за сигарой, а русский ходил в своей комнате – над головой все время слышались шаги.
Вечером к господину профессору приехали его ассистенты, поздравили с рождеством, подарили новую палку с серебряным набалдашником. Он был очень тронут.
Профессор сидел со своими ассистентами довольно долго, они пили кофе, разговаривали. Под конец господин профессор встал, гордо взглянул на своих гостей и сказал:
– Сегодня, господа, можете меня поздравить и не только с рождеством. Я добился своего. Рефлекс времени – не фикция, не химера. Со вчерашнего вечера, вернее, с сегодняшней ночи, такой рефлекс – полная реальность.