Вас зовут «Четверть третьего»?
Шрифт:
– Ах ты, гад! – прошипел я и на ходу выскочил из машины…
…Очнулся я уже в лечебнице. Маленькая белая палата. Одна кровать. Полузанавешенные окна.
Этакое кругом чистоплюйство. Дорогая, видно, лечебница. Как я их надул! Пусть лечат. Пусть! А платить будет Пушкин.
Потом пришла сестра, сделала мне укол и снова укатилась. Я лежал, смотрел в потолок. Начал обдумывать план побега. Самое главное – это раздобыть одежду. А остальное приложится.
Одно я уже решил твердо – профессор меня больше не увидит. Я ему не белая мышь. «Маус, маус, ком хераус!» Видали? Как говорит поэт, «лучше уж от водки умереть…», и все такое.
Через несколько минут после ухода сестры появился профессор.
Видно, она ему сказала, что я очнулся. Профессор сел на стул около койки, взял мою руку, пощупал пульс, потрогал голову, посмотрел на доску, где записывалась моя температура. Потом спросил.
– Ну, как чувствуете себя, Иван?
Я молчал, с неприязнью разглядывая его.
– Теперь уже все в порядке, – продолжал он. – А было очень плохо. Воспаление легких. Фрау Гросс просидела около вас два дня. И еще двое суток дежурила вот эта милая девушка.
Он показал на заглянувшую в комнату молодую сестру. Она улыбалась. Я мельком взглянул на профессора. Он тоже улыбался.
Прямо цвел. Блестел, как медный пятак.
– Знаете, Иван, почему погибла Рената? – спросил он.
– Не знаю никакой Ренаты и знать не хочу.
Он рассмеялся.
– Рената – это белая мышь, которая погибла во время опыта. Так вы знаете, почему она погибла?
– И знать не хочу, – повторил я упрямо.
– Я виноват в этом. Какая глупая случайность. Я забыл выключить ток, и экранирующая сетка над металлической плитой оказалась под напряжением.
Час от часу не легче! – подумалось мне. – Одно дело – умереть во имя науки, черт возьми! И совсем другой коленкор, если тебя шлепнет током, как какого-нибудь бандита на электрическом стуле. И все по милости этакого рассеянного болвана. А теперь он счастливо смеется. Потом, когда мои останки выкинут на помойку, он через несколько дней счастливо заржет: «Эврика! Нашел! Этот тип умер от того, что я забыл вынуть из его черепа нержавеющий скальпель! Какая рассеянность! Надо быть в следующий раз внимательнее. Так-то!»
– Нет, вы подумайте, Иван! Какая глупая случайность! – снова донеслось до меня.
Я отвернулся к стене. Профессор еще раз что-то говорил, но я вдруг уснул. Проснулся почти через сутки. В палате было очень светло. Светило солнце, небо было голубое – явление не частое в ноябре. Стало как-то хорошо, спокойно. Даже профессор с его мозговыми извилинами перестал меня волновать, и все такое. А он, профессор, тут как тут.
– Ну, как дела, Иван? Вы, кажется, поправляетесь. Температура почти нормальная. Но полежать еще придется. Все-таки воспаление легких – не шутка, да и ударились вы сильно, ведь машина шла быстро. Нужно полежать. А потом начнем опыты.
Я опять представил себя в новом костюме, белоснежной рубашке, с сигарой, хорошей сигарой, за рулем машины, хотя бы «Опеля», как у профессора. И промолчал. Да еще начал себя убеждать, что такие случайности, как с той белой мышью, бывают везде. Волков бояться – в лес не ходить! И все такое!
Вот вам пример, что делают деньги с человеком!
Только вчера я готов был раздавить этого мышиного профессора.
А сегодня… Сегодня опять сам лезу под нож. Опять продаюсь. Вот тебе и ушел. И от бабушки ушел и от дедушки ушел…
А лиса, то бишь господин профессор, меня – Ам! – и съела.
Опыты мы начали через семь дней после выздоровления Никифорова. Неделю я дал ему отдохнуть и немного привыкнуть к своему положению. Он осваивался с лабораторией, наблюдал за опытами с белыми мышами и шимпанзе. Опыты с животными проходили блестяще, и Иван в конце концов успокоился. Для большего эффекта я сам сел в кресло и показал Никифорову, как снимают электроэнцефалограмму. Альфа-ритм великолепно выделялся на линии записи всплесками одинаковой амплитуды и имел классическую частоту 10 герц.
Если говорить начистоту, то меня беспокоило одно обстоятельство: я знал, что рефлекс времени у человека и у животных различен. Итальянцы делали опыт с людьми и животными: поместили людей и петухов в абсолютно темную пещеру. Оказалось, что животные сохранили свой обычный жизненный ритм, а люди через неделю полностью потеряли чувство времени.
Полетели дни, как говорят, «серой», будничной работы. Нельзя сказать, чтобы эти дни были уж такими беспросветно-серыми. Нет, все-таки что-то у нас получалось. Правда, это «что-то» было столь малым, что на первый взгляд казалось, будто мы топчемся на месте.
Но вам нужно было набрать как можно больше фактов. Ничего не поделаешь – статистика. Статистика – великая вещь! Все в мире подчиняется законам статистики, законам вероятности. Например, я могу сказать, что существует, хотя, правда, неизмеримо малая, вероятность того, что здесь у нас, в спокойном в сейсмическом отношении районе вдруг произойдет землетрясение, и мы с вами полетим в преисподнюю. Но это, конечно, шутка. Пугаться вам нечего. Да не вздумайте дать в вашем журнале статью с названием «Профессор Шиндхельм предсказывает землетрясение в центре Европы».
Я говорил только о вероятности. Так вот, нам было необходимо накопить как можно больше наблюдений, чтобы на основании всей этой работы перейти к выработке «рефлекса времени». Мой Иван окончательно успокоился. Он приходил утром в лабораторию, садился в кресло на платформе, сам закрывал экранирующую сетку и надевал шлем с электродами. По вечерам мы подолгу сидели в моей домашней лаборатории.
Я рассказывал Никифорову о всяких премудростях нашей работы.
Мне казалось, что он усваивал все очень хорошо. Просто превосходно. Я не мог не радоваться, глядя на него. Временами на Ивана что-то нападало, он мрачнел и просил прекратить эксперименты. На время, конечно. Потом его настроение улучшалось, и мы возобновляли работу. Правда, такие случаи были редкими, и я совсем не мог предполагать, к чему они приведут в дальнейшем. Но не буду забегать вперед. Вам ведь нужно все по порядку, с самого начала до самого конца. Не правда ли?