Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)
Шрифт:
В госпитале переезд тоже вызвал оживление. Нина Игнатьевна радовалась освобождению лишней комнаты и загруженных школьной мебелью сараев. Комната бывшего сторожа была нужна сестре-хозяйке под кладовую. Санитарки спешно мыли и чистили её, не обращая внимания на старика.
– Ну, ну, заторопились! Ещё человек ноги не унёс, а они уже – раз-два! – живо тряпок понакидали, ручьи распустили по всему полу… – сердился Грозный, никогда не допускавший и мысли, что кто-нибудь может хозяйничать в его комнате, хотя бы и опустевшей.
Ключи от классов и от сарая он долго
– Да зачем они вам, Иван Васильевич? У вас теперь в новой школе ещё больше ключей будет, – мягко уговаривала старика Нина Игнатьевна и тут же, уступая ему, как упрямому ребёнку, снисходительно говорила: – Ну, оставьте, оставьте себе от классов – мы палаты не запираем. Но вот от своей комнаты и от сарая, уж пожалуйста, отдайте. Ведь у вас почти всё перевезено…
Грозный со вздохом отдавал ключи, строго предупреждая:
– Не потеряйте, я двадцать лет хранил!..
Уходя, он потребовал халат, прошёлся по всем коридорам, и, забывая, что из госпиталя уже давно выписались те бойцы, которые помнили строгого старика, жившего под лестницей в маленькой каморке, Грозный осторожно открывал двери палат и растроганно кланялся:
– До свиданьица!
– До свиданья, отец! – хором отвечали ему бойцы.
– Что, уезжаешь, что ли, куда? – удивлённо спрашивали некоторые, разглядывая незнакомого старика.
– До свиданьица… двадцать лет тут работал… – качал головой старик.
Нюра и Лида, прощаясь со старшей сестрой, просили поберечь Валину берёзку.
– Мы её осенью обязательно пересадим, – говорили они. – Это наша. Она тоже пойдёт с нами в новую школу.
– Ну конечно, конечно! Да ведь вы и сами прибежите не раз. Разве мы расстаёмся навеки? – улыбалась Нина Игнатьевна. – Вы здесь помощницы!
Васёк на одну минуту заглянул к Васе. Тот обнял его за плечи и быстро шепнул:
– Уезжаю, браток! Скоро к вам в школу прощаться приду. Потащив Васька в палату, он отвернул на койке край матраца и добавил с лукавым озорством:
– Вот она, шинель-то! Выдали. Донял я их тут… Не моя ведь шинель – командира… Ты потрогай… А вот тут, гляди… – Глаза его стали озабоченными, он вытащил один рукав и показал Ваську опалённую огнём дырку у обшлага. – Осколком пробило. Руку, видать, ему задело. Может, и кровь тут была, да дезинфекцией вывели.
Васёк с трепетом взял жёсткий рукав, осторожно потрогал дырку от осколка.
– А больше-то нигде ничего нет, я всё осмотрел, – переворачивая шинель, говорил Вася и, радостно вскинув брови, вдруг спросил: – Может, этот осколок в меня попал, а? Когда я под шинелью его лежал… У меня в ногах-то сколько осколков было! Может, и этот вынули? Как думаешь?
Васёк не знал. С нежностью гладя жёсткое сукно шинели, он думал об отце, об учителе и о неизвестном раненом командире…
Перевозка кончилась поздно. Завтра предстояло красить и обновлять парты. Елена Александровна торопила ребят расходиться по домам. Васёк вспомнил, что он ещё не читал дневника, который без него дописывал Одинцов.
«Надо взять на вечер домой, почитать», – подумал он и побежал в пионерскую комнату.
Около круглого столика стоял Алёша Кудрявцев. Углубившись в чтение, он не слышал, как скрипнула дверь. Но, почувствовав на себе чей-то взгляд, быстро закрыл дневник и обернулся. На пороге стоял Трубачёв.
Глава 70
Лицом к лицу
Весь этот день Алёша мучился желанием дочитать дневник. Остановившись на описании того, как Трубачёв и его товарищи скитаются в лесу, Кудрявцев вынужден был отнести дневник и положить на место, чтобы ребята не заметили его исчезновения.
Помогая в перевозке мебели, складывая на дворе парты, он вдруг задумывался о прочитанном, отвечал на вопросы невпопад и с нетерпением ожидал вечера, когда ребята начнут расходиться по домам. Постепенно сутолока в доме и во дворе утихла. Алёша незаметно пробрался в пионерскую комнату. Как раз в этот день в пионерской комнате было проведено электричество, и на радостях там всё время горел свет. Алёша осторожно прикрыл за собой дверь, задёрнул занавески и, найдя страницу, на которой он остановился, углубился в чтение.
Шаг за шагом вместе с голодными и измученными ребятами добрался он до Макаровки; в его ушах шумел лес, во рту пересыхало от жажды; ему казалось, что вокруг носится запах хвои и мяты…
Алёша забыл, что он находится в пионерской комнате, куда каждую минуту может кто-нибудь войти.
Он вместе с ребятами подходил к Макаровке, волнуясь и радуясь предстоящему свиданию с девочками. Смерть Вали Степановой потрясла его. Чёрные строчки, старательно выписанные разборчивым почерком Одинцова, запрыгали перед глазами, горячий комок сдавил горло. В комнату кто-то вошёл.
Алёша закрыл дневник, испуганно оглянулся и встретился с удивлённым взглядом Трубачёва. Секунду они стояли друг против друга, лицом к лицу. Васёк видел широко открытые глаза Кудрявцева. Только что пережитое волнение оставило в них тёплый, влажный блеск.
– Алёша… – тихо окликнул Трубачёв.
Кудрявцев шагнул вперёд и без слов протянул товарищу руку.
Васёк крепко сжал его пальцы.
За дверью вдруг раздались лёгкие шаги, и в комнату заглянула Елена Александровна.
Два мальчика, держа друг друга за руки, стояли около круглого столика.
– Мы уже уходим, – сказал Трубачёв и, потянув за собой Алёшу, вышел в коридор.
Они молча миновали классы, закрыли за собой парадную дверь и пошли по двору. Белеющий в сумерках забор живо напомнил обоим их недавнее соперничество и вражду. Алёша ещё крепче сжал руку Трубачёва. Васёк, улыбаясь, взглянул в лицо товарищу и просто сказал:
– Я всегда хотел с тобой дружить.
– Я тоже… – волнуясь, прошептал Алёша. – Но я сделал много плохого…
– Об этом не вспоминают, когда мирятся, – быстро перебил его Васёк. – И после ссоры дружба бывает ещё крепче.