Ваш покорный слуга кот
Шрифт:
— Тяжеловесность есть тяжеловесность. Такая, как у вас.
— Почему же я тяжеловесен?
— А как же, конечно тяжеловесен, — начался забавный спор.
Мэйтэй с любопытством следил за супругами и наконец раскрыл рот:
— Наверное, это и есть настоящая семейная жизнь: нападки, оправдания, споры, красные лица. Несомненно, в старину супружеская жизнь была лишена такой прелести.
Из его слов невозможно было понять, то ли он смеется, то ли хвалит моих хозяев. Но он этим не ограничился, а, по обыкновению, стал многословно пояснять свою мысль:
— Говорят, что в старину не было женщины, которая бы осмелилась перечить мужу, и я не вижу в этом ничего хорошего — это же все равно что жениться на немой. Мне бы очень хотелось, чтобы мне говорили, как сейчас сказала хозяйка: «Конечно,
— Очень жаль, — понурил голову Кангэцу-кун.
— Конечно, жаль. К тому же это вовсе не значит, что тогда поведение женщин было лучше, чем теперь. Хозяюшка вот сейчас шумит, что гимназистки распустились. А в старину еще похуже случалось.
— Неужели? — серьезно спросила хозяйка.
— Конечно. Я не просто так болтаю — у меня есть факты, а против фактов не пойдешь. Кусями-кун, не знаю, помнишь ли ты, еще в те времена, когда нам было по пять-шесть лет, девочек, как тыквы, носили в корзинах на коромыслах и продавали. Помнишь?
— Я этого не помню.
— Не знаю, как у тебя на родине, а в Сидзуока такое было.
— Да быть этого не могло, — тихо проговорила хозяйка.
— Правда? — недоверчиво спросил Кангэцу-кун.
— Правда, правда! Мой отец сам приценивался. Мне тогда было лет шесть. Мы пошли погулять в Торитэ и вдруг слышим громкий крик: «Хорошие девочки, хорошие девочки!» Когда мы прошли два квартала, перед лавкой «Исэгэн» повстречали самого продавца. «Исэгэн» — самая большая в Сидзуока лавка, где продается мануфактура. Поедете туда — посмотрите. Наверняка она до сих пор сохранилась. Красивый дом. Приказчика там звали Дзинбээ. Он всегда сидел перед кассой с таким видом, словно у него три дня назад умерла мать. Рядом с Дзинбээ-куном сидел молодой, лет двадцати пяти парень. Его звали Хацу-сан. Этот Хацу-сан был совсем зеленый, как будто он дал обет Унсё-рисси и двадцать один день питался только отваром лапши. Соседом Хацу-сана был Тёдон, тот с печальным видом сидел, опершись на счеты, словно вчера в его доме случился пожар. Возле Тёдона…
— Ты рассказываешь о лавке мануфактуры или о торговле девочками?
— Да, да, о торговле девочками, конечно. Собственно, про этот «Исэгэн» я тоже знаю весьма занимательную историю. Ладно, оставим ее до следующего раза, сегодня поговорим о торговле девочками.
— Кстати, о торговле девочками давай тоже не говорить.
— Почему же? Это послужит хорошим справочным материалом при сравнении характера женщин нашего двадцатого века и первых годов эпохи Мэйдзи, неужели мы так легко с этим покончим… Значит, когда мы с отцом проходили мимо «Исэгэна», торговец девочками увидел отца и обратился к нему: «Барин, у меня тут остались девочки, может купите? Купите, дешево отдам». Он поставил корзины на пол и отер с лица пот. Я заглянул в корзины и увидел двух маленьких девочек, не старше двух лет. Отец сказал: «Если дешево, почему бы не купить. У тебя только эти?» — «К сожалению, сегодня всех уже продал, остались только эти. Выбирайте любую», — сказал продавец и, подбросив девочек, как будто это были не живые существа, а тыквы или что-нибудь в этом роде, поднес их к самому лицу отца. Отец постучал по головкам девочек и сказал: «О, звук хороший». После этого начались переговоры, шла отчаянная торговля, но в конце концов отец сказал: «Неплохо бы, конечно, купить, а ты за товар ручаешься?» — «За той, что сидит в передней корзинке, я все время наблюдаю и могу поручиться, у другой, кто знает, может и есть какой изъян — сзади-то у меня глаз нет. За нее не могу поручиться, а поэтому и отдаю дешевле». Я до сих пор помню этот диалог. Именно тогда в моем детском сознании мелькнула мысль о том, что женщин нужно опасаться… Однако сейчас в тридцать восьмом году эры Мэйдзи уже нет людей, которые бы ходили по городу и продавали девочек, а поэтому и не слышно жалоб на девочек, которые сидели в корзинке, болтавшейся за спиной торговца. Я делаю вывод, что под влиянием европейской цивилизации в повадках женщин тоже наблюдается прогресс, как ты думаешь, Кангэцу-кун?
Прежде чем ответить, Кангэцу-кун громко кашлянул и нарочито спокойным низким голосом изложил результаты своих наблюдений:
— Сейчас женщины ходят в школы, устраивают концерты, благотворительные вечера, пикники и сами предлагают себя: «Эй, не купите ли?» Поэтому нет никакой необходимости заниматься подлой торговлей, прибегая к посредничеству зеленщиков, которые ходят по городу и кричат: «Хорошие девочки, хорошие девочки!» По мере того как развивается стремление человека к самостоятельности, естественно, складывается такое положение вещей. Старики, проявляя излишнее беспокойство, негодуют по поводу такой самостоятельности, но в действительности это результат влияния цивилизации, и я всячески приветствую его. Сейчас не найдется ни одного такого дикаря, который бы, даже совершая покупку, постукивал по голове ребенка и спрашивал, хорош ли товар. А это уже хорошо. В наше суетное время некогда постукивать по голове, а то, чего доброго, останешься холостяком или засидишься в девках.
Недаром Кангэцу-кун — молодой человек двадцатого века. Он изложил вполне современную точку зрения и, глубоко затянувшись папиросой, выдохнул дым прямо в лицо Мэйтэй-сэнсэю. Мэйтэй был не из тех, кого можно сбить с толку папиросным дымом.
— Как вы правильно заметили, современные барышни самоуверенны и честолюбивы до мозга костей, я не перестаю восхищаться тем, что они ни в чем не уступают мужчинам. Воспитанницы женской гимназии, что находится недалеко от моего дома, просто восхитительны. Мне доставляет огромное удовольствие смотреть, как они в своих кимоно с узкими рукавами вертятся на турнике. Каждый раз, когда они занимаются гимнастикой, я вспоминаю женщин древней Греции.
— Опять Греция? — язвительно спросил хозяин.
— Что же делать, если все, вызывающее чувство прекрасного, берет начало в Греции. Ученый-эстет и Греция неразделимы… Когда я смотрю, как эти девушки в черном проделывают гимнастические упражнения, отдаваясь этому занятию всем сердцем, я вспоминаю миф об Агнодис, — с видом эрудита произнес Мэйтэй.
— Опять вы со своими непонятными именами, — ухмыльнулся Кангэцу-кун.
— Агнодис — великая женщина, я от нее просто в восторге. В те времена в Афинах закон запрещал женщинам заниматься акушерством. Чертовски нелепый закон. И Агнодис прекрасно понимала всю его нелепость.
— А, что это?… Как ты назвал?…
— Да я же сказал — женщина! Имя-то женское. И как-то раз она задумалась: до чего же нелепо, бессердечно запрещать женщинам заниматься акушерством. «Как стать акушеркой, что для этого сделать?» — думала она три дня и три ночи. А когда третья ночь близилась к рассвету, из соседнего дома послышалось громкое «уа» новорожденного. Тут на Агнодис снизошло великое просветление. Она схватила ножницы, обрезала свои длинные волосы, переоделась в мужское платье и отправилась на лекцию Герофила. Благополучно прослушав курс и уверовав в свои силы, Агнодис занялась акушерством. И, представьте себе, хозяюшка, она снискала широкую популярность! И тут «уа», и там «уа» — все дети появились на свет при помощи Агнодис. Она стала не только известной, но и богатой. Однако тайное всегда становится явным, пока на ноги станешь — не раз спотыкнешься; а в каждом деле есть столько же доброжелателей, сколько и ненавистников. Так обнаружилась тайна Агнодис, и она должна была подвергнуться страшной казни за нарушение закона государства…
— О, Мэйтэй-сан, да вы настоящий сказитель.
— Здорово, а? Однако женщины Афин подали петицию, и судьи не смогли, как обычно, заткнуть уши и не внять их мольбам. Агнодис признали невиновной и освободили. В конце концов, ко всеобщей радости, был издан указ, разрешавший женщинам заниматься акушерством.
— Просто изумительно! Вы все знаете.
— Да, почти все. Не знаю только того, что я сам глуп. Но догадываюсь.
— Хо-хо-хо, ну и шутник вы…
Лицо хозяйки расплылось в улыбке, и в эту минуту прозвенел колокольчик.