Ваш покорный слуга кот
Шрифт:
Хозяин был безжалостно покинут, а Кангэцу-кун продолжал:
– В конце концов я спрятал ее в старую корзину! Да, да, в корзину, которую подарила мне моя бабушка, когда я уезжал в колледж. Эта корзина была когда-то приданым бабушки.
– Вот уж старье… Что-то она не очень подходит для скрипки эта корзина. Как ты думаешь, Тофу-кун?
– Да, как-то не подходит.
– Чердак тоже не подходит, – отпарировал Кангэцу.
– Ничего, ты не огорчайся. Хоть и не подходит, зато можно сочинить стих: «Тоскливой осенью прячу скрипку в корзину» Как, господа?
– Вы сегодня много сочиняете, сэнсэй, и всё старинные стихи в одну строчку.
– Да разве только сегодня? Стихи возникают
– О сэнсэй, вы были знакомы с господином Сики? – восхитился наивный Тофу-кун.
– Нет, лично знаком не был, но мы читали друг другу свои стихи по беспроволочному телеграфу, – нашелся Мэйтэй.
Удивленный Тофу-кун замолчал, а Кангэцу-кун, посмеявшись, снова устремился вперед.
– Итак, я нашел место, где прятать скрипку. Тогда встал другой вопрос: как ею воспользоваться? Если бы можно было ограничиться тем, чтобы, закрывшись от людей, доставать ее время от времени из корзины и любоваться ею, все было бы просто. Но ведь не для любования же я ее купил! Она предназначена для того, чтобы по ней водили смычком. Но когда по ней проводят смычком, она издает звук. А как только она издаст звук, ее немедленно обнаружат. К тому же с южной стороны за изгородью жил сам главарь «утопленников».
– Как скверно, – выразил сожаление Тофу-кун.
– Да, конечно, это было скверно. Звук сразу выдал бы тебя, – сказал Мэйтэй. – Можно украдкой есть и пить, делать фальшивые деньги, но заниматься украдкой музыкой невозможно.
– Если бы она не издавала звуков, я бы как-нибудь управился…
– Погоди-ка. Вот ты говоришь: «Если бы она не издавала звуков». Есть вещи, которые невозможно скрыть, хотя они и не издают звуков. Давно уже, когда мы жили в храме Коисикава и сами для себя готовили пищу, с нами вместе жил некий Судзуки Тоосан. Он страшно любил мирин [181] . Он покупал мирин и пил его целыми бутылками. И вот однажды, когда Тоо-сан отправился куда-то на прогулку, Кусями-сэнсэй украдкой выпил…
181
Мирин - сладкая хмельная приправа.
– На кой мне черт мирин этого Судзуки? – заорал вдруг хозяин. – Это ты сам выпил!
– Гм… Я думал, ты книгу читаешь. Думал, можно рассказывать спокойно. А ты, оказывается, все-таки слушаешь? С тобой нужно ухо держать востро. Это про таких, как ты, говорят: «Все слышит й видит за восемь кварталов». Впрочем, ты прав. Я тоже пил этот мирин. Это правильно, я пил. Но ведь поймали тебя! Одним словом, господа, слушайте. Вообще Кусями-сэнсэй пьет плохо. Но тут он дорвался до чужого и выпил сколько влезло. Какой это был ужас! Вся физиономия у него опухла и покраснела. На него страшно было смотреть!
– Замолчи! Латыни не знает, а туда же…
– И вот вернулся Тоо-сан. Потряс он бутылку, видит – половины нет. Он сразу понял, что это кто-то из нас, и принялся нас осматривать. Видит, Кусями-куна скрючило в углу. Он весь красный, как лакированная кукла…
Тофу, Кангэцу и Мэйтэй захохотали. Захихикал и хозяин, не поднимая головы от книги. Не смеялся лишь Докусэн-кун. Видимо, он устал от умственного напряжения над доской и теперь спал, уронив голову на доску и похрапывая.
– И еще есть кое-что, что не звучит, но обнаруживается. Как-то я отправился на горячие источники Убако. Мне пришлось там жить в одной комнате с каким-то дедом, кажется хозяином мануфактурной лавки, ушедшим на покой. Мне, конечно, было все равно, мануфактурщик он или старьевщик,
– То есть как это – показывает?
– Ну, наряды же показывают? Вот и он показывает, что курит.
– Чем так мучиться, лучше бы попросили у него.
– Ну, нет. Я же мужчина!
– Что, разве мужчине нельзя попросить табаку?
– Может быть, и можно, да я не попросил.
– И что же вы сделали?
– Просить я не стал. Я просто украл.
– Ого!
– Однажды дед взял полотенце и отправился купаться. Ну, думаю, если курить, то только сейчас, и принялся наслаждаться его табаком. Не успел я вдоволь накуриться, как раздвинулись сёдзи, и передо мной словно из земли вырос хозяин табака.
– Значит, он не купался?
– Он вспомнил по дороге, что забыл кошелек, и вернулся. Черт знает что! Как будто кому-нибудь нужен его кошелек!
– Видите ли, если учесть, что случилось с табаком…
– Ха-ха-ха… У деда был острый глаз. Ну ладно, кошелек оставим. Раздвинув сёдзи, он, конечно, увидел, что комната полна дыму – ведь я в один присест выкурил дневную порцию. Недаром говорится, что дурная слава слышна за сто ри. Он сразу все понял.
– И что он вам сказал?
– Старик был, наверное, умудрен жизнью. Он молча завернул в бумагу табак, которого могло хватить сигарет на шестьдесят, и протянул его мне. «Если вы курите такой плохой табак, – сказал он, – можете курить на здоровье». И пошел купаться.
– Вот что называется эдоским [182] характером!
– Уж не знаю, эдоский там или мануфактурный, но после этого мы с дедом очень подружились. Я провел там две недели замечательно.
– И все это время угощались дедовым табаком?
– Да, конечно.
– Ну что, со скрипкой покончили? – осведомился хозяин и отложил книгу. Видимо, он сдался.
– Нет еще. Самое интересное только начинается. Стоит послушать. Кстати, как зовут сэнсэя, который заснул на доске го? Да, Докусэн-сэнсэй. Пусть и он послушает. Вредно так долго спать. Разбудите его, пожалуйста.
182
Эдоский – прилагательное от Эдо.
– Эй, Докусэн-кун! Поднимайся! Интересный рассказ! Поднимайся, говорят тебе! Видишь, все считают, что вредно столько спать. Твоя жена будет беспокоиться.
– Э? – Докусэн-кун поднял голову. По его бороде тянулась блестящая нитка слюны. – Ох, как я вздремнул… Сон спустился на меня, как облако на вершину горы. Ох, хорошо поспал!
– Это всем известно, что ты спал. Но ты, может быть, соизволишь подняться?
– Могу и подняться. Что-нибудь интересное?
– Сейчас будут на скрипке… Что делают на скрипке, Кусями-кун?