Ваше благородие. Альтернативная история
Шрифт:
Посмотрели мы с Иннокентием Петровичем, а он и вовсе не живой. Замёрз. Весь синий, скрючился. Мужики развели руками и ушли. И за то им спасибо.
Я достала из кармана дамское круглое зеркальце и приложила его к носу. И вдруг на зеркале обнаружилась маленькая испарина. Живой! Тут и Иннокентий Петрович через трубку стал его слушать.
– Срочно раздеваем его и будем растирать спиртом, – приказал он.
Я стала его раздевать, а у него руки не разгибаются. Я сняла галстук, расстегнула рубашку и стала натирать грудь спиртом. Иннокентий Петрович взял столовую ложку разжал ему губы и влил в рот немного спирта. И тут я почувствовала дыхание. Я сбегала к вешалке и принесла мои шерстяные рукавички, которыми стала растирать тело, чтобы не повредить кожу. Моя бабушка всегда растирала шерстью
Потихоньку мы сняли с него рубашку, полуботинки, носки, брюки и он остался в таких коротеньких трусиках, которые он потом называл плавками и в которых потом плавал в реке.
Напоить бы его горячим чаем, да он всё время находился в бессознательном состоянии.
В общине сестёр милосердия при Российском Обществе Красного Креста нам рассказывали, что в стародавние времена пораненного или замёрзшего воина сначала вели в баню, а потом в постель к нему клали ладную девку, которая своим телом согревала его и тем самым лечила. И человек, жизнь которого висела на волоске, быстро выздоравливал и его состояние определялось по силе эрекции. Я бы тоже легла с ним и вылечила своим телом, если бы вокруг никого не было. На дворе двадцатый век, мы люди современные и меня бы никто не понял, а только осудил. Поэтому мы его завернули в тёплые одеяла и оставили в кабинете Иннокентия Петровича, не перенося в общую палату. Я осталась дежурить с ним, чтобы помочь в случае чего.
Глава 3
– Попали вы сюда, как и все с такими травмами. На руках и попечительством людей богобоязненных и милосердных, которые принесли вас сюда. Я – земский доктор Иванников Иннокентий Петрович, коллежский секретарь. Это – сестра милосердия Веселова Марфа Никаноровна, – сказал доктор. – А сейчас вы расскажите нам, кто вы и что вы делали в лёгкой одежде на сибирском морозе.
– Мне двадцать пять лет, я в отпуске, ходил на свидание к знакомой девушке. Когда возвращался домой, то ко мне подошёл человек и попросил прикурить. Остальное я ничего не помню, – начал рассказывать я.
– А почему на вас была какая-то лёгкая и странная одежда и полуботинки на очень тонкой подошве? – поинтересовался доктор.
– Никакая не странная одежда, а обыкновенная, в которой ходят практически все, – сказал я и увидел на лицах доктора и сестры выражение некоторого удивления. Это насторожило меня. Если я буду говорить обо всём, что я вспомню, то меня загребут в сумасшедший дом по причине постоянного горячечного бреда, и чем больше я буду доказывать, что я не верблюд, тем сильнее у врачей будет желание подвергнуть меня современным методам лечения шизофрении, которые мало отличаются от пыток инквизиции в средние века. Тогда умственно больных лечили ледяными ваннами и ударами электрического тока. Надо же, я начал вспоминать историю, а это совершенно неплохо. – Ну, не все, конечно, – и я засмеялся. – Просто у меня есть приятель, который разрабатывает перспективные модели одежды, и кое-что у него получается несколько странным, но я у него в качестве манекена и испытателя этой одежды. И знаете, скажу вам по секрету, достаточно удобная одежда, и пригодна как для светских раутов, так и для повседневного ношения. Вот и получилась у меня прогулка в новой одежде. А что, пальто и шапки на мне не было? – задал я вопрос, отклоняющий от дальнейшего обсуждения скользкой темы моей одежды.
– Нет, пальто и шапки на вас не было, – сказал доктор.
– Жаль, – задумчиво сказал я, – а какая была хорошая шапка-москвичка из цигейки и пальто из бобрика с бархатным воротником. И перчаток при мне не было? – задал я последний уклоняющий от темы вопрос.
– И перчаток не было, – подтвердил доктор. – А где вы живете, как вас записать в истории болезни и кому сообщить о вашем нахождении?
– Не помню, – сказал я.
– Ну да, – сказал доктор, – скоро к вам придёт представитель полиции и запишет ваши данные, чтобы сделать запрос по поиску ваших родственников и знакомых.
– Полиция, – снова я начал мыслить, – неужели сейчас действительно девятьсот седьмой год, потому что в моё время полиции не было, а была милиция? Полицию
За окном уже заметно посерело, и я на глазок определил, что времени около девяти часов утра. Рано встают люди, а тут приоткрылась дверь и молодой человек просунул в комнату светловолосую голову и спросил:
– К вам можно, Иннокентий Петрович?
– Заходите, заходите Николай Иванович, – приветливо сказал доктор, – по вам можно часы проверять. Приходите вовремя как курьерский поезд.
– Ну, вы уж сравните, Иннокентий Петрович, – зарокотал смехом человек в военном мундире с узкими серебряными офицерскими погонами с одним оранжевым просветом и двумя золотыми звёздочками вдоль просвета, пожимая руку доктора. – Как чувствует наш таинственный больной? – задал он общий вопрос.
– Идёт на поправку, дня через два будет на ногах, если только что-то вспомнит, – сказал доктор. – Амнезия-с, это штука серьёзная. Как контузия артиллерийская. К нам привозили увечных воинов с Маньчжурского фронта, у которых память отшибло, но у тех документы при себе были, да и амнезия со временем проходила, когда приезжали родные и восстанавливалась ассоциативная память.
– Ладно, – сказал военный, – начнём процедуру. Сударь, – обратился он ко мне, – я помощник участкового пристава губернский секретарь Иванов-третий. Сейчас мы с вами заполним запросный лист и, возможно, во время его заполнения вы что-то сможете вспомнить, да и Иннокентий Петрович нам поможет в этом деле.
Он открыл папку, достал два листа бумаги и перьевую ручку. Пузырёк с чернилами он достал из кармана. Пузырёк с достаточно широким горлом, заткнутый пробкой, которая использовалась в качестве приспособления для чистки перьев. Чернила фиолетовые, самые распространённые во всех канцеляриях, да и я в детстве писал перьевой ручкой в начальной школе. Особенно нас мучило чистописание. Зато потом почерк был понятный и сравнительно красивый. Трудно в ученье, легко в бою, говорил генерал Суворов. Так, а это откуда? От верблюда. На лозунге было написано: тяжело в ученье, легко в бою. Это был лозунг, написанный белилами на красном полотне справа от экрана в клубе нашего училища. Так я же окончил пограничное училище в Алма-Ате. И когда я получил офицерское звание, мне был неполный двадцать один год. И это было четыре года назад. Но не буду же я об этом говорить, что родился в одна тысяча девятьсот шестидесятом году. В 1977 году поступил в пограничное училище и окончил его через четыре года в 1981 году. Служил на границе в Туркмении, приехал поступать в военную академию и оказался здесь в одна тысяча девятьсот седьмом году среди зимы. Как? Каким образом? Да расскажи я им такое, меня тут же скрутят, наширяют антидепрессантов и галоперидолов, и оденут смирительную рубашку. Ну что же, амнезия, так амнезия.
Как мне рассказывала жена, я очнулся утром на третьи сутки Она как раз пришла в присутствие, а Иннокентий Петрович дежурил. Я выглядел неплохо, потому что перед этим вечером она меня побрила. Короткая причёска делала мою голову аккуратной, а лицо симпатичным. Он быстро принесла кружку горячего и сладкого чая с небольшим количеством спирта и заставила выпить её небольшими глотками, чтобы желудок быстрее заработал.
Когда помощник участкового пристава заполнял свои бумаги, ей показалось, что я отвечаю осмысленно и обдумываю каждый вопрос, что-то вспоминая или подбирая благоприятный ответ. Бдительность у медиков проснулась в девятьсот пятом году, когда полиция к нам приходила и рассказывала, как нужно выявлять японских агентов, которые распространились по всему Дальнему Востоку и Сибири.