Ваше благородие. Дилогия
Шрифт:
– Типичный случай агрессивной шизофрении, - сказал врач. – Маниакальное состояние. Попал к нам третьего числа января 1907 года. Назвался Крысяковым Вадимом Петровичем, одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения. Уроженец Энска. Проживает на улице Десять лет Октября. Образование восемь классов. Умеет читать. Заговаривается об автомашинах, самолётах, катерах на подводных крыльях. Легко впадает в агрессию. Опасный тип. Проскальзывают социалистические лозунги.
– Получается, что я здесь не один, - подумал я. – Голос определённо знакомый. Можно не шевелить пальцем, и он останется здесь навечно. Чем больше будет упорствовать
– Разрешите мне поговорить с ним один на один, - сказал я. – Тип очень интересный. Возможно, что из него можно выудить что-то стоящее.
Моя последняя фраза так заинтересовала подполковника Скульдицкого, что он тут же дал команду открыть камеру-палату и взял мою шашку на хранение во время беседы.
– Олег Васильевич, - сказал он, - мы постоянно на стрёме. Чуть что – поможем.
Вход в палату военного и не в белом халате озадачил Крысякова. Он сразу сжался и стал ожидать, если не мордобоя, то какой-то пакости от властей. Обычный уголовник, который уже сиживал в тюрьмах и знает повадки тюремных властей.
Я внимательно присмотрелся и мне показалось, что я его знаю.
Ну-ка, - скомандовал я, - скажи: мужик, огонька не найдётся?
Крысяков сжался в предчувствии нехорошего.
– Тебе что, всё время повторять надо? – низким тоном сказал я.
– Мужик, огонька не найдётся? – сказал Крысяков.
Он! Точно он! Сука! Как он то попал сюда? Ага, он обхватил своими руками мои руки с зажжённой спичкой. И мы оба попали сюда. Только я в отключке, а он живой и здоровёхонький. Меня люди спасли, а его эти же люди и повязали.
– Хочешь жить, сука? – зловеще спросил я.
Крысяков согласно мотнул головой.
– С сегодняшнего дня перестань кричать всякую ерунду, - сказал я. – Ты знаешь, какой сейчас год?
Крысяков отрицательно мотнул головой.
– Заруби себе на носу, - сказал я. – Сейчас вторая половина одна тысяча девятьсот восьмого года. Ты только через пятьдесят лет родишься. Учти, девятьсот восьмого года и тебя с твоим интернационалом и товарищем Лениным скоро постоянно в смирительной рубашке держать будут. Ты этого хочешь?
Крысяков отрицательно мотнул головой.
– С этого дня, с этой минуты ты ничего не помнишь и ничего не знаешь, - сказал я. – Начинаешь учиться всему по новой. Как маленький ребёнок. Я за тобой пригляжу. И учти. Продолжительность твоей жизни будет зависеть от длины твоего языка. Я и сейчас могу тебя пристрелить, скажу, что ты изготовился на меня нападать. Помнишь, как говорил товарищ Сталин? Нет человека и нет проблемы. И запомни ещё раз. Ты меня не знаешь. А ты и так меня не знаешь. Будешь доказывать обратное, тебя начнут лечить обливанием ледяной водой и электрическим ваннами. Это у них сейчас самое модное лечение. Не доводи дело до греха.
Я встал и вышел.
– Ну как? – в один голос спросили главный врач и подполковник Скульдицкий.
– Нормально, - сказал я, - похоже, что его что-то испугало, вот и начал выкрикивать
В окошечко было видно, что Крысяков спокойно сидел на кровати и даже не пытался качать свои права, понимая, что никаких прав у него нет и они появятся только тогда, когда он докажет, что к нему возвращаются разум и человеческие черты.
Мы вышли из больницы.
– Это очень интересно, как вы успокоили буйнопомешанного, - сказал подполковник. – Вас куда подвезти?
– Спасибо, - сказал я, - зайду к моим спасителям, благо больница, куда я попал, совсем недалеко. Воспользуюсь случаем, чтобы высказать слова благодарности.
Скульдицкий кивнул головой, и я ушёл.
В больнице я похвастался новенькой медалью и поспешил в корпус. Через час строевая подготовка на плацу. Собираюсь представить миру новую песню. Новая песня она здесь, а у нас она была написана в 1942 году поэтом Виктором Гусевым, а музыку написал композитор Соловьёв, сами понимаете, Седой. Я её долго вспоминал, возможно, что-то и переделал. Мы её две недели потихоньку разучивали в казарме. «Взвейтесь соколы орлами» это уже старинная песня, нужно что-то новенькое. Добавим огонька к городской сплетне.
Рота была почти вся на месте, за исключением караула. Все одеты тепло. Погода рождественская, лёгкий морозец, от песни никто не простынет.
Окна административного корпуса и окна учебных классов наполовину тоже выходят на плац.
Подаю команду:
– Рота, с места с песней, шагом марш!
И пошло, да ещё на голоса.
Вдоль квартала, вдоль квартала взвод шагал,
Вася Крючкин подходяще запевал.
А навстречу шла Маруся не спеша,
Ну раскрасавица-душа.
Увидала Васю Крючкина она,
Улыбнулась, точно полная луна.
А Василий понимает, что к чему, -
Маруся нравится ему.
Позабыла тут Маруся про дела,
Повернула и за нами вдруг пошла.
А наш Вася - он знаток сердечных ран, -
Он разливался, как баян.
Тут возникла эта самая любовь,
Что волнует и тревожит нашу кровь.
Видим, Вася от волненья побелел
И снова песенку запел.
Так мы пели, может, два иль три часа,
Захрипели, потеряли голоса,
Но не сдаёмся: в нас самих играет кровь,