Ваше благородие

Северюхин Олег Васильевич

Фуршет был хорош, а у меня появился еще один документ, легализующий мое нахождение в том времени, в которое я попал.

В конце фуршета я прочитал мое давнее стихотворение, чем привел всех в восторг. Это стихотворение еще не публиковалось в «Губернских ведомостях» и в списках быстро разошлось по всему городу.

Мне природа была вместо няни,На базарах я пел куплеты,Говорят, что из горькой пьяниВырастают у нас поэты.Да, я пью, и с друзьями, и в меру,Да, я дрался в кабацком дыму,Но я дрался за русскую веруИ за что-то еще, не пойму.Только

утром в глухое похмельеПросыпался с подругой другой,Кто же сыпал в вино мое зелье,Почему я в постели нагой?Знаю, музу прислали в награду,Видно, страсти им мало в стихах,Дайте кислого мне винограда,Я покаюсь в грядущих грехах.А пока разбужу свою деву,Словно меч ее черная бровь,Ублажу я свою королеву,Разгоню загустевшую кровь.

И последний тост провозгласил батюшка:

– За веру!

И я добавил:

– Царя и Отечество.

И тут поднялись все как один и запели:

Боже, царя храни!Сильный, державный,Царствуй на славу, на славу нам!Царствуй на страх врагам,Царь православный!Боже, царя храни!

Последующие дни были заполнены трудами по восстановлению знаний. Иннокентий Петрович приглашал знакомых репетиторов, я штудировал военные наставления, уставы и все то, что касается военной службы. Это для меня как родное и ближе всего. По два-три раза в неделю я пишу стихотворения, которые охотно принимает для публикации газета «Губернские ведомости» и даже выплачивает гонорар, который является моей заработной платой. Я серьезно готовился к экзаменам за курс гимназии, а это очень трудно, и видел уважительное отношение к этому моей хозяйки.

Я безмерно волновался, когда предстал перед авторитетной комиссией в Первой городской гимназии для сдачи экзамена за полный курс обучения. Все-таки я был не недоросль, а вполне зрелый мужчина, которому нужно подтвердить свою личность и имевшиеся знания. Оценка «отлично» с похвальным листом. Вернулся домой под шофе, но в нормальном состоянии.

Глава 13

Моя литературная работа в газете приносила свои плоды в виде гонораров и печатания откликов читателей, что подогревало интерес к моей персоне, и я начал получать приглашения на спектакли, заседания литературных кружков. А от стихотворения «Маргарита» даже Марфа Никаноровна стала смотреть на меня как-то с ревностью. И когда Марфа Никаноровна меня брила, я иногда ловил себя на мысли, что женщину с опасной бритвой в руках около твоей шеи дразнить нельзя.

Жила на свете сеньорита,С губами алыми, как роза,Ее все звали Маргарита.Всегда нежнее абрикоса,На щечках солнца поцелуи,В глазах играющий чертенокПод звуки нежной «аллилуйи»,Но все равно еще ребенок,Когда в толпе ее увидел.С дуэньей шла она к обедне,И шли за нею, словно в свите,Три дона, лишние на сцене.И мой клинок, быстрее мысли,Сверкнул, как молния в грозу,И величавость сразу смылиУдары шпаг и боль в глазу:Кусочек стали в глаз попал.Я дрался яро, безрассудно,Но был убит я наповал,И помню как-то очень смутно,Что кто-то лоб мой целовал,Слезами

щеки орошая,Достав из ножен мой кинжал.Вот Маргарита дорогаяСо мною под руку идет,У нас в раю любовь большая,Нам песню славы хор поет,И нас ласкает ветер мая.

Наступило лето. Вместе с Марфой Никаноровной мы вскопали и засадили огород. Я занимался подготовкой к экзаменам за курс университета, писал контрольные работы по заданиям, полученным в губернском университете.

Кстати, в этот же период я поспособствовал внедрению одного технического новшества в огородничество Степного края и других губерний. Готовясь к вскапыванию огорода, я вспомнил о том, как умельцы из моего времени делали приспособления для рыхления почвы. Практически это были вилы, к которым на шарнирах крепилась металлическая решетка. Огородник втыкал вилы в землю и поворачивал вилы, поднимая и рыхля землю в пределах решетки. Кузнец жил через три дома от нас, и я заказал ему этот агрегат, уплатив пять рублей за работу. Вилы мне принесли через три дня. Мы вместе опробовали их и остались довольны. А вскоре это изделие появилось во всех скобяных магазинах и лавках, а кузнец здорово наварился на этом, запатентовав изобретение и став монополистом по их производству. Где-то через полгода он зашел к нам в гости, одетый как преуспевающий буржуа с толстой золотой часовой цепью на брюхе, поблагодарил за идею и положил «катеньку» на стол.

– Если, ваше благородие, – сказал он, – придумаете еще что-то механическое, то завсегда буду ждать вас у себя.

Наш город Энск был не сильно большим, но он стоял на перекрестке дорог между Европой, Азией и Средней Азией и наука в нем процветала, готовя квалифицированных чиновников для туземных администраций и учреждений в соседних губерниях. Кроме того, в городе находилось управление Западносибирской железной дороги, а это большое количество инженерных и технических кадров. В городе было и свое военное казачье училище, позднее переведенное в разряд кадетских корпусов.

Наши отношения с Марфой Никаноровной были дружескими. Досужие языки болтали черт-те что о хозяйке и ее квартиранте, да я и сам понимал двусмысленность этой ситуации, так как занимался мужской частью домашнего хозяйства, а Марфа Никаноровна женской. Ну чем не семья, живущая скромно и добропорядочно? А то, что не венчаны, так это дело современное.

Марфа Никаноровна была очень даже недурна собой во всех отношениях, одевалась со вкусом, носила модную прическу, но возраст…

В наши времена тридцать пять лет для женщины особо ничего не значили. В этот период она делает карьеру, а потом создает семью. Правда, не у всех это получается.

В субботу вечером мне пришлось поговорить с Марфой Никаноровной по вопросу моего проживания у нее, что мое нахождение в доме с одинокой женщиной может ее скомпрометировать, поэтому я буду вынужден искать другое жилье, хотя уже освоился в этом доме и было бы жалко покидать это жилище, ставшее для меня убежищем в очень трудные времена.

Марфа Никаноровна внимательно выслушала мои рассуждения, сразу заплакала, встала и ушла в свою комнату.

Я сидел и не знал, что мне делать. Идти и успокаивать женщину, или не идти никуда и стать черствым сухарем, доведшим женщину до слез. Так и так получается как-то нехорошо.

Я сидел в своей комнате, Марфа Никаноровна – в своей комнате.

«Может, так оно будет лучше, – думал я, – сейчас все проревутся, снимут напряжение, а завтра на свежую голову подумают, что так оно лучше. Как это там у Лермонтова? Была без радостей любовь, разлука будет без печали. Но наш случай никак не похож на лермонтовский. Мы уже привыкли заботиться друг о друге, и наши отношения давно переросли рамки простой дружбы, хотя это ни в чем не выражалось».

Ближе к полуночи я умылся, почистил зубы и лег спать.

Не спалось, и вдруг я почувствовал, что около дверей в мою комнату кто-то стоит. Догадаться было нетрудно, потому что кроме нас двоих в доме не было никого.

Затем послышался легкий стук в дверь и дверь начала открываться. В проеме двери стояла женщина в белой длинной рубахе и с распущенными волосами. Закрыв дверь, она неслышно проскользнула ко мне и легла в мою постель.

Мы не говорили ничего. Все было сказано давно и без слов. Наш первый поцелуй был таким длинным, что мы чуть было не задохнулись от недостатка воздуха.