Вашингтонская площадь
Шрифт:
— Что же, вы не намерены и бывать у нее? — спросила она язвительно.
— Мне нужно побывать у нее; к чему тянуть? С тех пор как она вернулась, я был у нее четыре раза, и это тягостно. Не могу же я всю жизнь наносить ей визиты! Неужели Кэтрин на это рассчитывает? Нельзя держать мужчину в состоянии неопределенности! — тонко закончил он.
— Да, но вы непременно должны проститься с ней! — настаивала миссис Пенимен; в ее представлении прощания уступали по значительности разве что первым свиданиям.
29
Он снова пришел к Кэтрин, но проститься не сумел; приходил и в другой раз, и в третий, каждый раз убеждаясь в том, что миссис Пенимен все еще не усыпала ему цветами путь к отступлению. Положение его было, по его собственному выражению, "чертовски тяжелым"; он чувствовал растущую ненависть к миссис Пенимен, которая, как ему теперь казалось, втянула его в эту историю и обязана была — из простого милосердия — помочь ему выпутаться. Правду сказать, в уединении своей комнаты и, добавим, в красноречивой обстановке комнаты Кэтрин — невесты, готовящей trousseau [приданое (фр.)], — миссис Пенимен по-иному взглянула на взятые на себя обязательства — и испугалась. Задача «подготовить» Кэтрин, помочь ей "постепенно забыть" Мориса все больше ужасала миссис Пенимен, и в конце концов порывистая тетушка впала в сомнения: так ли уж хороша идея Мориса изменить своим первоначальным планам? Блистательное будущее, карьера, чистая совесть молодого человека, уберегшего даму сердца от утраты законных прав, — все это превосходно, конечно, но не слишком ли дорогой ценой это достается? Настроение, в котором пребывала сама Кэтрин, ничуть не облегчало положения миссис Пенимен: несчастная девушка и не подозревала о грозящей ей опасности. Без тени сомнения глядела она на своего возлюбленного и, хотя доверяла тетке гораздо меньше, чем молодому человеку, с коим обменялась нежными клятвами, не давала миссис Пенимен повода для признаний и объяснений. Тетушка долго набиралась решимости, но так и не набралась; она уверила себя, что Кэтрин попросту глупа, со дня на день откладывала решительное (как она бы это назвала) объяснение, удрученно бродила по дому, изнывала от переполнявшего ее раскаяния, но была не в силах облечь его в словесную форму. Объяснения самого Мориса ограничивались несколькими ничего не значащими репликами; но даже это его чрезмерно утомляло. Визиты его сделались весьма краткими и проходили в тягостных поисках предметов для разговора с невестой. Она ждала, чтобы Морис попросту назначил день свадьбы, и, поскольку относительно этого пункта он пока не был готов высказаться ясно, разговоры на более отвлеченные темы казались ей пустыми, а притворство — нелепым. Прикидываться и представляться она не умела и вовсе не пыталась скрыть свое ожидание. Пусть он решает, как ему удобнее; она готова скромно и терпеливо ждать; странно, что в такой торжественный момент Морис не действует решительнее, но у него, наверное, есть свои причины. Кэтрин могла бы стать покорной супругой старинного образца: если бы муж стал объяснять ей свои поступки, она считала бы это знаком особой милости и счастливого расположения духа, но никак не ожидала бы слышать объяснения ежедневно, как не рассчитывала бы ежедневно принимать букет камелий. Перед свадьбой, впрочем, даже самая нетребовательная невеста ожидает таких знаков внимания, как некоторое добавочное количество букетов; между тем дом на Вашингтонской площади отнюдь не благоухал цветочными ароматами, и девушка наконец встревожилась.
— Вы не больны? — спросила она Мориса. — Вы кажетесь таким бледным и все время чем-то расстроены.
— Да, я нездоров, — ответил Морис; ему пришло на ум, что, обратившись к ее состраданию, он, может быть, приблизит свое освобождение.
— Боюсь, вы себя слишком утомляете; вам надо меньше работать.
— Я не могу не работать, — сказал он и с нарочитой резкостью добавил: Я не хочу быть вам обязан всем!
— Ах, зачем вы это говорите!
— Я слишком горд, — сказал Морис.
— Да… слишком!
— Вам не удастся изменить меня, — продолжал он. — Принимайте меня таким, какой я есть.
— Я и не хочу вас изменить, — ласково заметила она. — Я принимаю вас таким, какой вы есть!
И она посмотрела на него долгим взглядом.
— Когда мужчина женится на богатой, все начинают о нем судачить, сообщил Морис. — Это так отвратительно.
— Но я ведь не богата, — сказала Кэтрин.
— Достаточно богаты, чтобы обо мне судачили!
— Разумеется, о вас говорят. Это делает вам честь!
— От этой чести я бы охотно отказался.
Она готова была сказать, что девица, навлекшая на него такую беду, нежно любит его и верит в него всей душой — и это ли не награда? — но удержалась, побоявшись, что слишком много на себя берет; и, пока она колебалась, он внезапно простился.
Однако в следующий раз Морис вернулся к этой теме, и Кэтрин снова попеняла ему за гордость. Он повторил, что не может измениться, и на этот раз Кэтрин не удержалась и сказала, что ему стоит только сделать небольшое усилие — измениться не так уж трудно.
Морису порою приходило в голову, что ссора с ней помогла бы ему; но как прикажете поссориться с женщиной, которая всегда готова уступить? На сей раз он удовлетворился следующим восклицанием:
— Вы, верно, думаете, что трудно только вам! А мне, по-вашему, не трудно?
— Теперь вся тяжесть легла на ваши плечи, — ответила она. — Мои трудности остались позади!
— Вот именно.
— Мы должны вместе нести свой груз, — сказала Кэтрин. — Вот к чему надо стремиться.
Морис попытался непринужденно улыбнуться.
— Есть вещи, которые невозможно нести вместе — например, тяжесть разлуки.
— Отчего вы заговорили о разлуке?
— А-а, вам это не нравится! Я так и знал.
— Куда вы едете, Морис? — вдруг спросила она.
Он пристально поглядел на нее, и взгляд его испугал девушку.
— Обещайте не делать сцен, — сказал он.
— Сцен? Да разве я делаю сцены?
— Все женщины делают сцены, — сказал Морис тоном опытного сердцееда.
— Только не я. Куда вы едете?
— Вас очень удивит, если я скажу, что еду по делу?
Она задумалась, глядя на него.
— Да… То есть, нет. Нет — если вы возьмете меня с собой.
— Взять вас с собой? По делу?
— Какое у вас дело? Ваше дело — оставаться со мной.
— Оставаясь с вами, я не заработаю себе на жизнь, — сказал Морис. Но тут его озарило: — Вернее, я тем и зарабатываю на жизнь, что сижу с вами так все говорят!
Это восклицание было рассчитано на большой эффект, но Кэтрин пропустила его мимо ушей.
— Куда вы едете? — еще раз повторила она.
— В Новый Орлеан. Покупать хлопок.
— Я охотно поеду с вами в Новый Орлеан, — сказала Кэтрин.
— В этот рассадник желтой лихорадки? — воскликнул Морис. — Неужели вы думаете, что я соглашусь подвергнуть вашу жизнь опасности — да еще в такой момент?
— Зачем вам ехать, если там желтая лихорадка? Морис, вы не должны ехать!
— Затем, чтобы заработать шесть тысяч долларов, — сказал Морис. — Вы не можете лишить меня такого удовольствия!
— Нам не нужны эти шесть тысяч долларов. Вы слишком много думаете о деньгах.
— Легко вам говорить! Это редкий случай; мы узнали только вчера вечером.
И он объяснил, в чем заключается случай, а потом долго рассказывал об исключительно выгодной сделке, которую задумали они с партнером, останавливался на подробностях и несколько раз повторялся.
Его история, однако, ничуть не захватила воображение Кэтрин — по причинам, известным ей одной.
— Если вам можно ехать в Новый Орлеан, то и мне тоже можно, — сказала она. — Вы так же рискуете подхватить лихорадку, как и я. Я ничуть не слабее вас и не боюсь никакой лихорадки. В Европе мы бывали в очень нездоровых местах — отец даже заставлял меня принимать пилюли. И я ни разу не заболела и ничего не боялась. Какой нам толк от этих шести тысяч, если вы умрете от желтой лихорадки, Морис? Когда готовишься венчаться, нельзя все время думать о делах, ведь правда? Не думайте о хлопке, думайте лучше обо мне. Вы еще успеете съездить в Новый Орлеан — там всегда сколько угодно хлопка. Сейчас вовсе неподходящее время — мы и без того слишком давно откладываем.