Василиса Премудрая. Нежная жуть в Кощеевом царстве

За стеной азартно шуршали мыши…а быть может домовые готовились провожать дорогих гостей. В тереме было тихо и пахло скорым праздником.

Свадьбой моей пахло.

Поутру батюшка собирался отдавать меня за младшего сына царя, за горе и позор всего нашего государства, за Ивана-царевича.

Царевичем он был лишь по титулу, по жизни Иван слыл лютым дураком и бездельником. Слухам я, разумеется, никогда не верила, дожидаясь встречи и возможности самостоятельно составить представление о своем суженом.

Дождалась.

Составила.

Теперь

сидела перед зеркалом с ножом в дрожащих руках и пыталась собраться с духом, чтобы одним махом отхватить свою косу. Собственными руками разрушить тихую и спокойную жизнь любимой дочки местного князя.

Иван, три дня назад приехавший на смотрины, к молодой княжне (ко мне тобишь), вроде бы остался доволен увиденным, а завтра планировал забирать меня из отчего терема и везти в царские хоромы, чтобы там уже гулять свадьбу. Проводы готовились пышные, громкие и веселые…вот только я не планировала на них присутствовать.

Жизнь с нелюбимым мужем я еще могла бы вынести, жизнь с дураком — нет.

Из зеркала на меня смотрело напуганное отражение, до сих пор не верящей в свое решение девицы.

Было страшно.

Но, перехватив нож крепче, я с силой рубанула по волосам. Потом еще раз и еще, отхватив неровно и неудачно свою гордость и отраду — толстую, длинную косу, которую растила с детства. Она тяжело упала к моим ногам, русой, тугой змеей, поверх с глухим стуком рухнул нож, выпавший из ослабевших пальцев. Первый шаг был сделан и пути назад не осталось. Неровные, остриженные по плечи, волосы щекотали шею, непривычно легкая голова кружилась от безумного поступка, а мне…мне хотелось плакать и смеяться.

Вот вам и Василиса, вот вам и Премудрая…куда ум свой запрятала?

Видели бы люди, мудрой меня кликавшие, что я творю…

После этого самого страшного шага дело пошло лихо. Мужские штаны и рубаху, выменянные у одного из дворовых мальчишек на серебрушку, я надела вместо ночной сорочки.

А дальше сапожки из мягкой кожи на ноги, да сложенную с вечера дорожную сумку на плечо и вот она я, полностью готова к побегу. Собралась быстро, да из покоев выходила долго, не решаясь отворить дверь.

Но стоило только вспомнить кривую ухмылку Ивана, едва видную в косматой, неухоженной бороде, и глуповатый взгляд водянисто-голубых глаз, как страх отступил.

Таясь и замирая от каждого звука, я спустилась вниз, проскользнула на кухню, старательно избегая участков, освещенных полнобокой луной.

Слышно никого не было, в столь поздний час я единственная в тереме не спала.

И Марька, немолодая, спокойная и послушная лошадка, дремала в своем стойле, пока в конюшню не прокралась я. Явлению моему кобыла не обрадовалась, но большое яблоко из батюшкиного сада, быстро примирило ее с необходимостью посреди темной ночи выбираться из стойла.

Седлать и верхом ездить я умела прилично, спасибо за то дядьке Еремею — отцовскому сотнику, что не побоялся супротив князя пойти, да дочку его совсем не женским делам обучить.

Ведунья пророчила на моё рождение мальца, вот дядя и решил толк в меня вбивать, а не бабские глупости. Ибо не могла ведунья оплошать, а раз так, то и учиться мне не только прясть надобно, но и верхом ездить, и из лука стрелять, раз уж для меча я больно хилая.

Марька лениво хрустела яблоком, покорно снося спешные сборы, только ткнулась пару раз в плечо тёплым носом, будто спрашивая, что это я задумала.

— После объясню, — шикнула на неё, и потянула прочь с конюшни, не опасаясь, нарваться на конюха. Ему, после бражки выпитой за счастье молодых, не было никакого дела ни до конюшни, ни до уведенной мною кобылы.

Легко миновав ворота, я уж было решила, что удача нынче на моей стороне, расслабилась по глупости своей и пустила покорную лошадку по наезженному тракту на север, в земли Марьи Моревны.

Отгоняя от себя дурные мысли, я уверенно спешила вперёд, робко мечтая о том, как возьмет меня она в ученицы, да откроет все колдовские тайны. А за Ивана пускай Настасья идёт. Уж она царевичу спуску не даст, авось даже человека из него сделает. Младшая моя сестренка девка была бойкая и дерзкая, особенно батюшкой залюбленная, от того и смелая сверх всякой меры. Ей мужа перевоспитать труда не составит, мне же проще было бы его прибить, чем уму разуму научить. И тут уж не имело значения, что с мальства меня Премудрой кликали, да в разумность мою верили. Не распространялась моя премудрость на чужую глупость.

Марька брела лениво, почти бесшумно, очень мягко ступая по наезженной дороге, только это меня и спасло — топот копыт внушительного по численности отряда, я расслышала издалека и успела с дороги съехать, да за деревьями схорониться.

Пожалуй, это и было моей самой страшной ошибкой. При полной луне, да в Тающем лесу даже самый смелый воин не рискнул бы с дороги съехать, да в тени деревьев от лунного света укрыться.

А я, по глупости своей, свернула, на удачу понадеявшись.

Надеялась напрасно. Чудеса твориться начали сразу же, стоило только отряду проехать, спеша в сторону нашего города, ворота которого по случаю спокойного лета, скорого праздника и недавно обновленных обережных рун, были радушно открыты.

Судя по богатой одежке, то были припозднившиеся люди принца, должные сопровождать нас в поездке. А значило это лишь одно: сейчас в тереме поднимется шум, гостей будут устраивать на ночлег, а значит, могут и обо мне вспомнить. Отыскать мою косу, организовать поиски, да и найти. У батюшки такие охотники есть, что и лисицу в ночном лесу легко найдут, что уж говорить о княжне, никогда раньше по лесам от преследователей не спасавшуюся…

Я и на охоте была лишь раз, в сопливом детстве, когда дядька с трудом отвоевал меня у нянек, заявив, что десять лет — самый возраст, чтобы приучаться к охотничьему делу.

Ошибся он, конечно, страшно. Я не то, что охотой не прониклась, но и другим ее испортила, когда после нескольких часов упорного выслеживания добычи, смешала охотникам все планы и спугнула дичь.

В заботливые руки нянек тогда вернулась замерзшая, зареванная, с мокрой рубахой, от набившегося за ворот снега, но довольная собой. Потому что огромный, дикий кабан, сбежал, а боярин Савелий, всегда раздражавший меня подлым взглядом и хитрыми улыбками, получил в дар стрелу чуть ниже поясницы.