Василиса с премудростью

В одном небольшом царстве, аристократическом государстве жил-был царь Ириар - красавец, да удалец, каких еще поискать. Богатыми были его владения, народ на землях его жил счастливо, работал усердно, да нарадоваться на вседержителя не мог.

Сам же царь больше всего на свете жену свою любил, красавицу Людмилу: всем капризам ее потакал, все прихоти удовлетворял, да наследников с каждым годом все нетерпеливее ожидал. И вот, спустя пять лет

Назвали маленькую царевну Василисушкой, да баловать ее стали всячески, не хуже, чем Людмилу до этого. Целыми днями восторгались все ликом ее прекрасным, глазками счастьем искрящимися и голоском чарующим. А уж какие у царевны были волосы! Бывало, выйдет она прогуляться с нянюшками из терема, да как коснется солнце ее косы роскошной густой, так переливы всюду и отсвечивают, словно золото то было настоящее.

Всем была царевна хороша: и телом, и душою. За чтобы не принималась девочка - любое дело было ей в радость, все в ее руках спорилось.

Так росла Василисушка, а вместе с ней и таланты ее множились: научилась она шить-вышивать вещи разные, красоты необыкновенной; научилась пироги да другие вкусности выпекать исключительные, нигде ранее не виданные, да не опробованные. А уж как девушка песни пела красиво - у любого насмешника дух перехватывало, да сердце щемить начинало толи от радости, толи от тоски...

И лишь одно омрачало царя Ириара: никак его супружница не могла сына ему выносить. Наследника, стало быть, не было.

Время шло, год подкрадывался за годом, а дело с мертвой точки не двигалось. Ну а потом и вовсе страшное приключилось - захворала сильно царица Людмила, да слегла от лихорадки неизвестной. Страшно печалились Ириар и Василисушка, да только спасти матушку не удалось им. Так и остались они одни, как только царевне одиннадцать годков стукнуло.

И помутился с тех самых пор у царя рассудок: единственной целью жизненной стала для него защита дочери единственной.

Запер Ириар царевну в тереме, запретил выходить ей из дому, на люди показываться. И вроде бы не сильно жизнь Василисы изменилась поначалу: наряды да украшения ей дарили по-прежнему, книги заморские выписывали, учителей из стран близких да дальних привозили… Только перестала вскоре девица петь совсем, затем вышивку и танцы забросила, а после и вовсе целыми днями у окна просиживать стала, умоляя батюшку выпустить ее на волю-вольную, учиться как все. Непреклонен был царь. А чтобы не лезли глупости в голову дочери, окна в тереме ее магическим пологом велел занавесить, да пускать наказал к царевне только трех служанок проверенных. Всюду теперь заговоры ему чудились, да попытки покушения на царевну.

Так и прожила затворница юная взаперти до шестнадцати лет: света белого не видя, да побег планируя. Только не случилось ей удачу свою попытать, от отца-деспота сбежав. Зимой дцатого года произошло, наконец, то чего Ириар все время опасался: напал тать лихой на царство его, много люда погубил, самого его зарубил, а Василису вместе с другими девками из терема царского уволок, да Кощею за медь с серебрушками продал, не распознав в бледной замученной девушке прекрасной царевны.

ГЛАВА 1

По широкому коридору, устланному коврами дорогими заморскими, решительно двигался вперед не кто-нибудь, а сам царь Берендей с советниками верными: маленьким округлым Усачом и длинным худым, как жердь, Жмыхом. Вседержитель тридевятого государства был зол как никогда. Короткие седые волосы его были непривычно всклокочены, синие глаза молнии метали, а губы (и без того тонкие весьма) в тонкую едва заметную линию превратились, сомнений не оставляя в настроении владельца своего.

Наконец, приблизившись к высокой двустворчатой двери, смог царь выместить хотя бы часть гнева, скопившегося в душе мечущейся. Пнув ногой одну из створок закрытых, словно вихрь ворвался он в большую светлую залу, гаркнув на ходу:

– Где?!

В повисшей следом тишине можно было услышать, как неровно забилось слабое сердце Архипа, верного слуги младшего из царевичей, Ивана. Уж он-то, как никто другой, понимал, чем аукнуться может визит батюшки к сыну, особенно после вчерашней Ивановой выходки...

Быстро прикинув, что к чему, бухнулся Архип на колени, сложил полные пальцы вместе и ну давай каяться, креститься да в глаза вседержителя заглядывать преданно:

– Не вели казнить, царь наш, батюшка, вели слово молвить, благодетель ты наш!
– выговаривал слуга каждое слово четко и громко, с подвываниями, не оставляя надежды последней, что хозяин его проснуться успеет и в порядок себя привести.
– Воля твоя на всё, да только справедливости ради, просить тебя буду, кормилец милейший! Ничего плохого не сотворили, ничем прогневать не желали, вот те крест! Не гневайся, не злись, а милость свою прояви до нас, грешных!..

– А ну, цыц, окаянный!
– раскусив замысел сыновнего слуги, Берендей кивнул Жмыху на опочивальню царевича, а Усачу на кабинет: - немедленно найти и привести сюда! А ты, Архип, не забывайся, да выметайся из терема по добру, по здорову, пока я тебя...

 - Царь-батюшка!
– раздалось хриплое блеяние Жмыха из спальни царевича, - спать они изволят, поднять сил никаких не хватает. Ай, ай-яй-яй! Пусти, нехристь! Только не в лицо!!!

В следующий миг Берендей на пороге опочивальни замер, разглядывая хмуро картину безрадостную: Иван сидел на огромной постели в чем мать родила и бездумно смотрел в сторону батюшкину красными от недосыпа и количества выпитого накануне глазами. Рядом с ним катался по полу Жмых, охая и непрестанно натыкаясь на опрокинутые здесь же лавки. На углу большой резной скрыни у стены висели мужские портки, усыпанные остатками старинного зеркала, купленного еще Берендеевой бабкой. Дорогие ковры, устилавшие пол, истоптаны оказались глиной и смердели, словно по ним свиней выгуливали... Впрочем запах скорее исходил от самого царского отпрыска, присосавшегося теперича к глиняному кувшину с водой, заботливо Архипом поднесенному.

– Оооох!
– наконец напившись, выдал красный (в прямом смысле) молодец, - доброго утра, батя. С чем пожаловать ко мне изволили? Снова нотации читать, али просто, мимо проходили? Если воспитывать, так обещаю я - не стану больше злоупотреблять вовсе! Вот опохмелюсь сейчас и сразу за ум начну браться, другим примером для подражания представляться...

– Молчать!
– внимательный наблюдатель сразу заметил бы перемены нехорошие, на лице и в позе царя-батюшки отразившиеся. Не было в его взгляде ни тени сочувствия, ни капли понимания, только лишь разочарование да гнев разрастающийся. Исчерпал сын его младший всё годами накопленное терпение, перешел границу дозволенного, вины за собой не ощущая совершенно! Сегодня Берендей понял окончательно, что без решительных действий не обойтись боле.
– Позвать к нам сюда Олега Бояровича! Приведет пусть этого отпрыска нерадивого в чувства и ко мне доставит! Кончилась свобода твоя, Иван, помяни слово мое. Ты спокойствие мое не берег, меры в загулах своих не знал, так примешь благодарность мою, ответную!

С теми словами удалился царь выполнять другие дела, требующие присутствия его личного, а царевич на постель вновь повалился, не осознав пока, чем ему поведение последних дней аукнется...

***

Спустя несколько часов после событий вышеозначенных, прибыл Иван к отцу на поклон. Выглядел теперь царевич намного свежее, понятливей и серьезней, чем прежде: Олег Боярович (богатырь со стажем великим и опытом богатым) умел как никто распоясавшихся молодцов в чувства приводить. Так, вниз головой искупавшись в бочке с водой ледяной, выпив отвар крепкий "от хворей алкоголических и насморка аллергического", да нравоучения прослушав с бранью вперемешку в исполнении верного Архипа, осознал Иван, что в чем-то неправ оказался. И вот теперь, речь лучшего сына и наследника по дороге отрепетировав, приосанился царевич да в святая святых постучался.