Василий да Марья
Шрифт:
Жить в Архангельске ему уже было негде и незачем.
6
По стране гуляла тройка — гласность, голод, перестройка. Было время абсолютной анархии, развала всего и вся, безудержной циничности и вседозволенности властей.
...Коллектив ВНИИ естествознания собрался в актовом зале.
Директор института объявил:
— У меня для вас, уважаемые коллеги, пренеприятнейшее известие: наш институт будет в ближайшее время расформирован. Как говорится,
Зал зашумел, посыпались вопросы, но директор НИИ лишь горько махнул рукой и ушел в свой кабинет.
В самом деле, институт вскоре закрыли, в здание заехала какая-то угольная компания, и Мария Ивановна Мухина, доктор наук, заместитель директора института, осталась без работы.
Конечно, она воевала за себя и долго-долго обивала кабинеты высоких знакомых и незнакомых людей. Все смотрели ее послужной список, всплескивали руками и восклицали:
— Да вас хоть на Доску почета заноси! Но, видите ли, у нас другой профиль, нам такие специалисты пока, во всяком случае пока, не нужны. Оставьте ваши координаты, и мы вас обязательно разыщем.
А знакомые откровенничали:
— Машенька, ну что ты! Ты же видишь, что происходит. Нас самих-то скоро погонят. Все, что научное, — все под откос. Мы же не сырьевая отрасль, к сожалению. В коммерцию надо, Машенька, в коммерцию.
Какая еще коммерция?
Мария Ивановна не знала, с какого боку к ней подступиться, к этой самой коммерции.
Была возможность уехать за границу. Там ведь не дураки сидят. Как только узнали о закрытии академического НИИ в Питере, специалистов, которых научный мир знал, стали приглашать на работу в зарубежные научные центры.
И Марии Ивановне звонки пошли, и было уже два-три официальных письма с просьбой переехать на Запад. Предлагали хорошие оклады, профессорские должности. И она бы, конечно, уехала. Надоели ей и бардак, и грязь, царящие в России, уехала бы туда, где спокойная жизнь, где реальная наука.
Но родители — престарелые люди. Она — единственная дочь, нежно любящая этих стариков. Куда уедешь от этой любви? Как их бросишь? На кого? Государства, которое заботилось бы о стариках, уже нет.
А сын Ванечка — это добрейшее, беспомощное существо, выросшее в атмосфере всеобъемлющей родительской любви, жил в мире какой-то электроники и фантастики, был оторван от реальной жизни. И теперь, когда он служил в армии, нуждался в материнской поддержке.
Она осталась.
С работой долго не везло. И вот наконец она устроилась. Ее пригласил к себе давний сослуживец. Уйдя из института, он выращивал и продавал всяких там мышей, крыс, сусликов и прочих кротов. Мария Ивановна с удивлением узнала, что на этих тварей — огромный спрос, что на рынках они уходят влет.
Когда Мария впервые пришла в питомник, где выращивались зверюшки, ее удивил неприятный запах, висящий в помещении.
Марию подташнивало,
Но потом привыкла. Ее постепенно увлекало то, что мыши и крысы, как и все живые существа, могут болеть, тосковать, что и у них может быть плохое настроение, что они так же, как все животные, привыкают к людям и любят тех, кто их кормит.
7
Первым делом Василий сходил в кадровую службу Балтийского морского пароходства. Но там замахали руками: «Вы же видите, что происходит, — все корабли распроданы! БМП практически больше не существует. Капитанов не можем никуда устроить...»
Обошел всех старых знакомых: с кем работал, с кем учился в Академии имени Макарова. Практически все они ушли из торгового флота и горе мыкали кто где: кто в каботаже, кто в такси, кто в неких фирмочках непонятных, а кто-то спился, заливая водкой свою печаль.
Не нашел Василий Николаевич Мишин в Питере работы. Ну что, в дворники идти?
Пошел бы он уже и в дворники — надоело без денег болтаться, побираться у хороших людей.
Но однажды увидел объявление: в ЖЭК требуются кочегары. Почему бы и нет?
Пришел в тот ЖЭК. Там его приняли. Вглядывались сначала внимательно. Потом какая-то тетка сказала:
— Да нет, вроде непьющий, да и трудовая у него — то, что надо. Давай возьмем его с испытательным сроком.
Объяснили ему, что очень тяжело теперь с кадрами, доверить котельную мало кому можно, а работа серьезная, с огнем связана.
Дали ему угол в густонаселенной коммуналке (Василий и предположить не мог, что до сих пор есть такие), в старом доме, стоявшем в глубине питерских проходных дворов.
Комната грязнущая, вонючая, будто в ней псарня была, а не человеческое жилье. Василий долго скоблил ее, чистил, мыл, выносил десятками килограммов грязный хлам. Привел в более-менее приличный вид. И пошел на работу.
А работа была что ни на есть кочегарная: широкой совковой лопатой загребай уголек каменный и кидай его в топку. Поддерживай ровное давление в котле да подвози к топке побольше запаса из основной кучи, чтобы каждый раз за ним не бегать.
Можно и побегать, и подумать. Начал потихоньку обвыкать.
Как-то раз поздно вечером в дверь робко постучали. На пороге стояла пьяненькая, грязненькая, сухонькая чувырла.
То ли женщина, то ли маленький мужичок. Лицо серое, будто в глиняных подтеках, под глазами старые темно-синие разводы от постоянных синяков.
— Здравствуйте, — хриплым басом сказала чувырла. — А меня зовут Валя. Вы меня не помните?
— Валя — это он или она? — Василий так пока и не понял, какого пола визитер.
— Женщина, конечно, — даже кокетливо пробасила Валя и поправила то место, где у нее должна быть челка. — Ну так впустите наконец женщину, вы же галантный мужчина, наверное.