Василий Голицын. Игра судьбы
Шрифт:
Наивные расчеты! И все царевнины происки. Она настояла на женитьбе Ивана, думая, что его наследник сможет занять престол по праву первородства. Но как стало известно царице Наталье, семя царя Ивана было гнилое и, стало быть, не могло взойти. И тогда царевна приискала царице Прасковье любовника, дабы он ее втихомолку обсеменял, и царица Прасковья спустя почитай два года после бракосочетания стала наконец рожать. Да все девиц, царевен.
Ни одна тайна не могла укрыться от противных сторон, у каждой были свои соглядатаи, свои шпионы, доносившие о всякой малости. Так тайна царицы Прасковьи перестала
Есть вещи, о которых принято умалчивать, ни в коей мере не подлежавшие оглашению. Эта была из таких.
Вдобавок ко всему царь Петр тоже был весь в грехах. С той поры как он стал ревностным посетителем Немецкой слободы Кукуя, там ему явился великий искуситель Франц Лефорт. Он выучил молодого царя всем грехам, ибо там, в стенах Кукуя, соблазнов было великое множество. Особенно до жадного к познанию жизни во всех ее сторонах молодого Петра, выросшего в скучных правилах боярского быта.
Великий бонвиван и жизнелюбец Франц Лефорт приохотил Петра к винопитию, к табачному зелью, а пуще всего, к амурам. В прошлой жизни молодого царя все было пресно, скучно и тупо. А тут, на Кукуе, все было внове, полно необыкновенной жизни и приманчиво.
Тут было все иное: простота отношений, нестеснительная одежда, непринужденное веселье, танцы, представления. Лефорт свел его с Аннхен Монс — дочерью виноторговца. Она была вовсе не недоступна, постоянно оживлена, у нее был звонкий чистый голос. И наконец она умела превратить отношения мужчины и женщины в очаровательную любовную игру.
Полная противоположность молчаливой, неуклюжей, покорной как бревно Евдокии, царице. Кроме звания царицы — высочайшего звания — ничего женственного в ней не было. И Петр не входил к ней, а потом, после Аннхен, она и вовсе ему опротивела. Вдобавок после рождения сына она сильно раздобрела — никакого сравнения со стройной изящной Аннхен.
Матушка царица Наталья была первое время сильно огорчена таковым поведением любимого сына. Но потом и в ней что-то произошло, и она невзлюбила свою невестку, а особенно ее родню — Лопухиных. Они стали кичиться своею принадлежностью к царскому семейству, вымогать себе поместья, норовили сесть выше всех в Думе.
А Петр в простоте своей думал: вот бы такую царицу, как Аннхен. Стройную, живую, охочую до всех радостей жизни, искусную в любви. И все реже и реже бывал в своем семействе, все реже и реже видел сыночка своего, крепенького царевича Алексея.
Здесь, в стенах Троицы, он ощутил себя в полной мере самодержцем. Он уже не затевай воинских игр — время игр заканчивалось. Наступало время серьезных воинских предприятий. Теперь все было на его стороне — закон и сила. И можно было без опаски покинуть монастырь и двинуться к Москве. Он знал, что уже не встретит никакого сопротивления.
В церквах по-прежнему возглашали здравие великих государей Ивана и Петра Алексеевичей и сестры их государыни Софьи. Так будет до поры, пока царь Иван не покинет земную юдоль и не обретет жизпь вечную. Время это близится. Он уж почти не покидает своего Измайлова. Ноги перестали повиноваться, и царя Ивана водят под руки. Сказывают,
Жаль его, жаль. Но только простора для жалости в сердце Петра почти не осталось. Жалость — удел слабых. А царь Петр чувствовал себя сильным, в него словно бы вошло все могущество.
Матушка царица Наталья радовалась, глядит — не наглядится на своего первенца, плод чистой любви. Бог его здоровьем не обидел, была сила природная, а еще в забавах своих нагулял. Не чурался никакой работы: ино плотник, ино кузнец, ино токарь — все управит. Не обидел Бог его и ростом: глаз матушки тотчас отыскивал его меж людей: возвышался, аки колокольня.
Одно ее огорчало: прикипел к иноземцам. Все у них было ему по нраву. И первый друг — дебошан французский Франц Лефорт. Потому французский, что Франц. Родом же он был из другой земли. Петруша с ним чуть ли не в обнимку ходит. Брудер его именует, что значит брат. А какой он ему брат — человек вовсе безродный. Статочное ли дело: царю московскому с иноземцем брататься. Более того, произвел его в генерал-адмиралы, сухопутного-то.
Не по нраву царице Наталье сей Франц Лефорт. Да бессильна она отвадить сына от иноземца. А он с благого пути царя Московского вовсе сбил, приохотил Петрушу к винопитию, к девкам беспутным иноземским, табак выучил курить. Было чистое дыхание у дитяти, а теперь разит от него духом тяжелым, табачным.
Молодой царь Петр и вправду стал во всем иноземцу подобен.
И в одежду вырядился короткую, неподобную, ровно мастеровой какой-то. И словечки в русскую речь все чаще вставлял немецкие либо голландские. Словом, совсем от рук материнских отбился. А царице Наталье, как всякой матери, хотелось и взрослого сына пасти. Мнилось ей: закаменело сердце у сына, все где-то на отшибе, все норовит из отческих пределов вырваться. Добр с ней по-прежнему, в сестрице своей Наташе души не чает. А с другой стороны — суров и жесток. Ходил смотреть, как рубили головы стрельцам-бунтовщикам. Явился — в глазах ровно железный блеск, ноздри раздуваются, весь какой-то напруженный.
— Ох, — говорит, — матушка, нынче крови на Руси прольется окиян-море. Потому что станет пробивать она дорогу к новому. Прежнею жизнью нам не жить.
Видит ли он эту дорогу? Спросила его раз царица Наталья, а он и отвечает:
— Вижу, матушка, вижу. Я на свои плечи труд сей возьму — проторить дорогу эту.
— А выдюжат ли плечи твои, сын мой? — спрашивает его царица.
— Выдюжат, матушка. Я ныне любую ношу снесу — таковую силу в себе ощутил.
Да, силы ему не занимать стать. Тягался не раз на забавах с другими силачами — всех побивал. На спор мог подкову согнуть. Ну просто диво дивное. А ведь царь. Самодержец. Романовский корень.
Ныне приохотился к водяным забавам. Объявил: хочу, матушка, моря достичь. Только о море и говорит. А как пустить дитя на море. Там, сказывают, волны ходят с гору, великие корабли глотает пучина, чудо-юдо рыба кит хвостом своим как ударит — и корабль в щепки разлетается. Страшно! А Петруша не отстает: поеду, матушка, в Архангельск-город, пусти да пусти.