Василий Голицын. Игра судьбы

Из энциклопедического словаря Изд. Брокгауза и Ефрона. Т. XVII. СПб., 1897

Голицын Василий Васильевич, родился в 1643 г.; молодые годы свои провел в придворном кругу царя Алексея Михайловича в званиях стольника, чашника, государева возницы и главного стольника. В 1676 г., уже в звании боярина, Голицын отправлен был в Малороссию принять меры для охранения Украины от набегов крымцев и турок и участвовал в знаменитых Чигиринских походах. Непосредственное знакомство с военным делом поставило Голицына лицом к лицу с недостатками тогдашней организации русского войска. Он убедился, что корень зла лежит в местничестве, и, вернувшись в Москву, сумел провести его уничтожение. Майский переворот 1682 г. поставил Голицына во главе Посольского приказа. Ролью первого государственного человека в течение семилетнего правления царевны Софьи (1682–1689)

Голицын, помимо личных дарований, обязан был еще близостью своей к правительнице, которая страстно его любила. В звании наместника новгородского и ближнего боярина, Голицын, кроме сношений с иностранными державами, заведовал приказами рейтарским, владимирским судным, пушкарским, малороссийским, смоленским, новгородским, устюжским и галицкой четвертью; в 1683 г. пожалован «Царственные большие печати и государственных великих посольских дел Оберегателем» — титулом, который до него носили лишь Ордин-Нащокин и Матвеев. Яркого следа во внутреннем управлении России Голицын о себе не оставил. Зато внешняя политика его ознаменована заключением 21 апреля 1686 г. вечного мира с Польшей. По этому миру Киев, которым Россия владела доселе лишь фактически, переходил к ней и de jure. Обязательство польского правительства не притеснять своих православных подданных создало основание для последующего вмешательства России во внутренние дела Польши. Обусловленный договором с Польшей поход (так называемый первый крымский) 1687 г. под начальством Голицына был неудачен. Награжденный Софьей как победитель, Голицын предпринял в 1689 г. второй поход, столь же безрезультатный: войско доходило лишь до Перекопа. Только с большим трудом удалось Софье уговорить Петра назначить Голицыну и его товарищам награды за эту кампанию. Падение Софьи повлекло за собою и опалу Голицыну. Обвиненный в нерадении во время последнего крымского похода и в излишнем возвышении царевны Софьи, в ущерб чести обоих государей, Голицын указом 9 сентября лишался боярства, всего имущества и ссылался вместе с семьей в Каргополь, откуда переведен в Яренск (в ту пору — глухая зырянская деревня). Извет Шакловитого, будто бы Голицын принимал активное участие в заговоре стрельцов в ночь на 8 августа 1689 г., подкрепленный новым изветом о сношениях Голицына с Софьею уже после ссылки, еще более отягчил его судьбу. Был отдан приказ вести Голицына с семьей в Пустозерский острог, на низовья Печоры. Непогода на море помешала ехать далее Мезени (1691). Трудность пути и челобитные Голицына оказали свое действие: опальной семье дозволили остаться в Мезени. Последний этапный пункт ссылки Голицына — Волоко-Пинежская волость (Арх. губ.), где (в селе Кологорах) он и умер 21 апреля 1714 г. По смерти Голицына семья его была возвращена из ссылки.

Голицын был несомненно выдающимся и передовым человеком своего времени. Получив прекрасное домашнее образование, знакомый с языками немецким, греческим и латинским, он владел последним с таким совершенством, что свободно вел на нем устную речь. Голицын ясно понял основную задачу века — более тесное сближение с Западом. Как приверженец Софьи он долгое время в глазах потомства нес вместе с нею незаслуженно низкую оценку. Видя Голицына в числе врагов Петра, большинство привыкло смотреть на него как на противника преобразовательного движения и ретрограда. На самом деле Голицын был западник и сторонник реформ в европейском духе. Он покровительствовал иностранцам, сочувствовал образованию русского юношества, хотел освободить крестьян от крепостной зависимости, отправить дворян за границу в военные школы, завести постоянные посольства при европейских дворах, даровать религиозную свободу и пр. Отличие Голицына от Петра — в сочувствии западно-католической культуре, тогда как Петр был сторонником протестантской Европы.

«Правление царевны Софьи Алексеевны началось со всякою прилежностию и правосудием всем и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не бывало:

и все государство пришло во время ее правления чрез семь лет в цвет великого богатства, также умножилась коммерция и всякие ремесла, и науки почали быть восставлять латинского и греческого языку. Также и политес восстановлена была в великом шляхетстве и других придворных с манеру польского — ив экипажах, и в домовном строении, и в уборах, и в столах.

И торжествовала тогда доволыюсть народная, так что всякой легко мог видеть, когда праздничной день в лете, то все места кругом Москвы за городом, сходные к забавам, как Марьины рощи, Девичье поле и протчие, наполнены были народом, которые в великих забавах и играх бывали, из чего можно было видеть довольность жития их».

Князь Борис Иванович Куракин. «Гистория…»

Пес смердящий!

— Рухло!

— Блядин сын!

Князь Василий Васильевич Голицын, имевший меж своих и чужестранцев прозвание «великого», глава Посольского и иных приказов, Царственные большие печати ОБЕРЕГАТЕЛЬ, нежданно сделался неузнаваем. Глаза выкачены, лик побагровел, изо рта вырывались несвязные хриплые звуки вперемешку с ругательствами. Размахнувшись, он влепил мажордому пощечину. Не удовольствовавшись ею, он ухватил его за волосы и с силой дернул к себе. В руке остался черный липкий ком — клок.

Столь же неожиданно он умолк и, видно устыдившись своей вспышки, бросил:

— Пшел!

И оборотившись к гостю, продолжавшему невозмутима сидеть за столом, пробормотал:

— Прошу меня извинить.

Граф де Невиль понимающе наклонил голову. Метаморфоза была неожиданной. Изысканная беседа на чистейшей латыни, только что звучавшая под этими сводами, учтивость князя, утонченные манеры, могущие по крайней мере принять его за придворного Людовика XIV, короля-Солнце, все это мгновенно рухнуло. Пред ним был сановитый русский боярин, однако же в камзоле версальского покроя и золотыми застежками, в пудреном парике.

Диковатых московитских бояр граф де Невиль успел насмотреться. Они были бородаты, тучны, угрюмы и не знали языков, кроме говяжьих и свиных.

Князь же Голицын был в полном смысле слова европейцем. Он брил бороду, носил короткие волосы и подстриженные усы, владел многими языками. И палаты его…

О, палаты князя ничем не уступали палатам парижских вельмож, а во многом даже превосходили их. Они были обставлены ничуть не хуже, чем, скажем, у его дальних родственников графов д’Артуа, а превосходили их множеством живописных полотен, но прежде всего книгами, да, книгами. Ну и различными приборами — барометрами, термометрами, астролябией… Ничего подобного в поместье графов не водилось. Да и у его сиятельных парижских знакомцев тоже.

Князь подавлял графа своею образованностью и осведомленностью. По правде говоря, когда граф отправлялся со своей дипломатической миссией в Московию, он никак не ожидал найти здесь столь образованного и учтивого собеседника. Он был просто к этому не готов.

И вдруг — таковой инцидент по совершенно, казалось бы, пустяшному поводу: мажордом, собственноручно поднося блюдо с дичиной, оскользнулся, и несколько капель соуса пролилось на скатерть.

Князь, впрочем, тотчас же обрел прежнюю невозмутимость, и речь его полилась столь же плавно, как и до приступа гнева.

— Итак, граф, в Париже не ждут особых перемен, — продолжал он. — А жаль, жаль. Нам бы здесь хотелось, чтобы ваш великолепный повелитель, ваш король, подвинулся в своей политике ближе к нам. Он же более радеет о своих связях с турками; султан, впрочем, едва ли когда-нибудь заговорит по-французски. Не станем питать иллюзий…

Латынь князя была безукоризненна, отметил про себя граф. О, Господи, где его могли столь основательно вышколить? Неужто здесь, в Москве? Нет, это немыслимо. Откуда взяться здесь столь ученым латинистам. Нет, нет, должно быть, князь ребенком выучился языку где-нибудь в Риме, либо в другой европейской столице. Надо бы спросить его… Но склонен ли он к откровенности? Эти русские бояре, как граф успел убедиться, все закрыты, непроницаемы, запеленаты в свои тяжелые золоченые кафтаны, сальные и неуклюжие, как они сами.

Странно, но граф неожиданно почувствовал нечто вроде неловкости. Словно невзначай заглянул в чужой альков. Впрочем, такое случалось с ним здесь, в этой Московии, не впервой. Контрасты, контрасты, контрасты… Все здесь было непостижимо для его глаза, уха и обоняния, для всех чувств.

Все здесь было полно непостижимых контрастов. Столица Московии, этого необъятного государства, простиравшегося от океана до океана, была деревянной и чуть ли не ежегодно вся выгорала. Вместе с тем Кремль с его палатами сделал бы честь любой из европейских столиц.