Василий I. Книга первая
Шрифт:
Василий посмотрел на поверженного лося. Зверь был мертв, но шерсть его еще не поблекла, отливала бронзой в холодных лучах закатного солнца. Кровь пролилась с шеи на белую паховую подпалину, видна была и на ноге, потом терялась в черном чулке перед роговым венчиком копыта. Это, конечно, не секач, не вепрь-единец, которого сразил Василий из лука в Литве, но тоже добыча почетная, особенно для Ивана…
Василий вспомнил, как Витовт увенчал его тогда хвойной веточкой как «победителя» и хвалил очень громко. Василий удивлялся великодушию хозяина, подозревая, что тот завидует его знатному успеху, но искусно скрывает это. Сейчас понял,
— А вот нож жаловать неосмотрительно, вражду можно накликать, обрезаться можно.
Но Иван оказался не лыком шит:
— А то я не знаю! Вот, смотри, я в обмен его железный с березовой рукоятью взял…
— Удалец! — еще раз, теперь уж за рассудливость и оглядчивость похвалил Василий. — Даю пир силен в честь победчиков охоты. Оставайся еще у меня гостевать.
— Остаюсь, остаюсь! — бормотал Иван, хмельной и чадный от радости.
И польского посла Августа Краковяка удача не обошла, и тоже не без умелой помощи великокняжеских доезжачих.
— Иван на стон, а ты на реву взял зверя! — Василий похвалил Августа и воткнул еловую веточку ему в петлю жупана. — И ты — победоносец!
Великодушию Василия не было границ. Он слишком хорошо понимал настроение своих гостей. И то дикарское, не подвластное человеку потрясение, которое испытывает каждый охотник при виде крови поверженной им дичи, и то запоздалое обсуждение происшедшего, когда одним спекшимся комком в груди соединены азарт, жадность, радость, жажда превознестись самому и услышать признание других. Понимал своих гостей Василий, однако никому не завидовал. Сколько бы у него впереди ни было охотничьих удач, уж никогда не забудется тот звездный миг, когда от его стрел рухнул секач-единец. Сразу же тогда пошла молва из Литвы в Польшу, в Пруссию, в Данию, оттуда кружным путем — через Францию в Византию — до Руси докатилась: наследный княжич московский, что из ордынского плена сбежал, в гостях у Витовта на охоте убил вепря весом в четырнадцать пудов!..
Василий прощально взглянул на яркий, умытый растаявшим снегом Субботний луг, подумал: «Если мне так радостно видеть молодую траву, то как, должно быть, счастлив при виде живой зелени заяц!»
Вспомнив зайца, мысленно похвалил его, как только что хвалил вслух нижегородского княжича и польского посла: «Удалец! От пяти каленых стрел ушел! От таких моих стрел в Литве единец пал, а русак вот упрыгал. Просто удалец!» И еще подумал Василий, что это редкая удача — увидеть на зеленом лугу зайца: летом их словно бы и нет тут вовсе, но стоит выпасть снегу, как смелеют они сразу, белые на белом снегу.
Утром доложили Василию, что в Кремль прибыли три знатных выходца из Орды, из ханской свиты, просят принять их по делу, не терпящему отлагательства, которое они желают изложить непосредственно самому князю.
Не без любопытства и волнения вошел он в посольскую палату, чтобы, заняв великокняжеское кресло, выслушать тех, кто столь недавно властвовал его жизнью, честью и благополучием. В палате было душновато, бояре толпились в тяжелых нарядных одеждах, через верхние цветные стекла косо падали синие, желтые, малиновые лучи, еще усиливая пестроту нарядного шитья и драгоценных каменьев на боярах.
Распахнув кафтан, Василий поднялся упругим шагом на возвышение, сел на краешек кресла и сделал знак, чтобы ввели ожидавших приема. Он не обратил внимания, как недовольно переступил с ноги на ногу кое-кто из старших бояр: не соблюдает, дескать, князь неторопливого приличествующего чина, сел не грузно, каменно, как подобает, не потомил ордынцев важной неспешностью, кивнул небрежно — к делу, мол. Зато Юрик все приметил зорко, округлил серые глаза, самолюбиво дернул плечом. Не дано ему было понять, что не мстительность и не злоба торопили Василия — после вчерашней потехи молодая уверенная сила зажила в нем: он на своей земле и ведет себя как хочет.
Он не смог скрыть удивления, когда из боковых дубовых дверей бесшумной кошачьей походкой вышли не трое посланников, а один. Тупя взор, он быстро пересек палату, не подымая глаз, упал на колено перед троном, гибко согнулся в поклоне, словно бы пряча лицо. Только уголки темных губ, казалось, подрагивали в лукавой усмешке. Знакомо повеяло запахом никогда не мытого тела… Эти исклеванные оспой впалые щеки, сросшиеся брови — конечно же, он, Тебриз! Тот самый татарин, который тогда в Сарае предал его во время первого побега… Василий сразу узнал его, но, справившись с собой, сидел прямо, бесстрастно, глядел непроницаемо поверх темноволосого затылка, на котором металась, кружа, залетевшая в открытое окно бледно-желтая бабочка, которую, очевидно, разбудило неожиданное осеннее тепло.
— Честь князю! Почет и величание русскому царю! — приглушенно, хрипловато выговорил Тебриз.
Не отвечая, Василий неторопливо прошелся по полузастегнутым пуговицам ферязи под кафтаном. Он сразу почувствовал, что чем дольше он промолчит, тем правильнее это будет. Теперь Тебриз с удивлением следил за равнодушным жестом князя, стараясь поймать его холодный взгляд. Некоторая растерянность промелькнула на хищном лице перебежчика.
— Ищу милости и защиты. Готов служить великому московскому князю, — поправился он, — жизнью ручаюсь за верность и тщание.
— Где твой яхонт черевчатый? — ровно сказал Василий.
— Какой, государь? — с нагловатым простодушием спросил Тебриз, поднимаясь с колена.
— Малиновый с синевой — цвета крови голубиной… Тот самый, что ты от Тохтамыша получил в награду за предательство княжича московского. Или запамятовал, как дрофу в степи искал, а нашел стражников ханских?
Среди бояр произошло шевеление. Нетерпеливый Юрик гневно топнул ногой. Василий и глазом не повел в его сторону, сидел спокойно, даже задумчиво.
— Проел, государь. — Тебриз уронил к ногам малахай из волчьего меха, который держал до этого в руках, показал все десять пальцев: — Нет, видишь… Затощал от бессытицы, обносился… Вовсе я обнищал, смуты ордынские разорили вконец.
Василий усмехнулся, едва разжав губы:
— За московской милостыней прибежал?
Тебриз охотно оскалил зубы в широкой улыбке, давая понять, что принимает обидный вопрос за шутку:
— Зачем милостыня? Служить буду. Верным буду. Я не виноват, что первый побег сорвался. Зато второй удался. И может, кто тихо помогал, не знаешь? Кто татар отвел, по другому следу направил? — Лиловые глаза смотрели на князя бесстыже и преданно. — А рубин назад отняли, как ты исчез.