Василий I. Книга вторая
Шрифт:
Юрик рвался поехать в Нижний Новгород, видя в этом легком походе возможность без трудов и риска утвердить себя в качестве правителя и военачальника.
Василий уязвил его.
— Говорил мне Тохтамыш, что на Востоке много любителей вытаскивать чужой каштан из огня. Но такие и у. нас есть.
— Не понимаю, брат.
— Объясню слушай. Побывал ты в Орде, серебро рассорил и вернулся с пустыми руками. Посылал я тебя в Нижний, чтобы силой приструнить его, отбить охоту за ярлыком таскаться, а ты забоялся. Пришлось мне к Тохтамышу на поклон ехать. Когда я добыл ярлык, и ты расхрабрился…
— Но ты же меня сам в Коломну вызвал?
— И в Коломну ты ехал, будто на собственные похороны.
— Не понимаю, брат.
— Не поспешал.
— Неправда! Я торопился. Просто задержался чуток а ты не дождался меня.
— Ладно,
— Ратью?
— Да, воевать будешь.
— Один?
— С Владимиром Андреевичем.
— Спасибо брат! — Юрик порывисто поднялся с переметной скамьи, так что лавка хряпнула по бревенчатой струганой стене, — Мы с дядей укротим этих строптивцев, только войска нам побольше дай.
Василий отпустил брата и, оставшись в палате один, задумался. «Мы с дядей…» Да, они если не в сговоре то явно в дружбе и приязни… Что их соединяет? Может, обида на великого князя? Вот ведь: как мамка говаривала, кошка дуется, а хозяйке и невдомек… И кто из них закоперщик? Владимир Андреевич, наверное, как старший по возрасту.
Размышления Василия нарушил звон серебряного колокольца на входной двери. Он оглянулся — Юрик. Губы поджал куриной гузкой — в гневе, значит. Спрашивает гневливо, с вызовом:
— Брат, ты Янге из Орды бусы привез?
— А что?
— Сардовые?
— Да, а что?
— Нарочно такие — красные?
— Кизил не бывает другого цвета [90] .
— Бывает и желтый, я своими глазами видел! — Голос Юрика зазвенел уж почти что обвиняюще.
Василий, не вставая с кресла, произнес негромко, но выразительно:
— Я на выбор ей предложил бусы — сардовые и янтарные. От янтарных она отказалась. Заявила, что это слезы моря там, в Литве… Велела мне их Софье отдать, а сама красные взяла.
90
Кизил — от латинского cornum; так называли на Руси камень сердолик, имевший еще и библейское наименование — сард (от названия столицы Ливии — Сардис).
— Так даже! — Юрик ослезился голосом, ничего уже больше не смог вымолвить и вышел из палаты, горестно сугорбившись.
Василии Дмитриевич крепко задумался. Сознание того, что он, как государь, советы ближайших сподвижников слушая, решения должен принимать независимо, ибо ответственность прежде всего на нем, — это сознание уже основательно проросло в нем. Большая власть, высокое рождение поднимают человека над людьми, как бы прост он ни был по виду и поведению. Все знать, все предвидеть, любые начала и концы, истины и оговоры, наветы зла и ростки добра и правды — все должно сходиться в его державную думу. Больше и больше начинал он понимать, что власть княжеская не одне пиры да потехи, да беседы с людьми многодумными, многоведующими. Власть — это труд, наитруднейший, может быть, изо всех, и не всякий к такому труду способен. Он чувствовал, что научается уже этому труду, но чем глубже он проникал его, тем более понимал, что науке этой не кончаться всю жизнь. И как бы ни была велика власть, а и в ней есть окороты, почитай что, на каждом шагу. Того нельзя, того не можно, того опасно, того губительно, а этого совесть не велит да обычай. И стоит посреди всего этого великий князь, как цапля на болоте, на одной ноге: и туда не ступни, и сюда не следовает, и растуды не полагается!.. Как ни ворохнись, кого-нибудь обидишь, кого-нибудь заденешь. То Тохтамыша, то Ягайло, то родного братика Юрика, а то и собственную жену Софьюшку свет Витовтовну.
Велик ли проступок: бусы — боярыне? Ан, уже всполохнулось, пошло кругами. Почто, зачем, какие да не с умыслом ли, а если с умыслом, то с дальним или простым, ближним?
Сказать, что Василий был раздосадован, мало. Сказать, что разгневан, — повод невелик ко гневу. По пустякам государю гневаться не след — не в обычае и не в почете. Но сердит был и мрачен красивый лик его. Как посмел Юрик допрос ему этакий учинять? Как посмел неудовольствие и скорбь свою выказывать? Выходило, всем отчет великий князь давать должен, по любой малости. Это властитель-то московский?.. А еще и про пояс Вельяминов, будто бы подмененный на отцовой свадьбе, сведала Софья: откуда? Ни Трава, ни Свибл, никто из Вельяминовых слова не проронит — в этом уверен был Василий, но тем беспокойнее было ему: значит, кто-то такой в княжеском окружении есть, чьи помыслы и поступки от него скрыты… Рука стиснула железный поставец без свечи. Помедлив чуть, князь впечатал его с грохотом в стену. Сей же момент разлетелся по палатам соседним шепот многочисленных слуг. Но у дверей стихли: войти без вызова не посмели.
Во все прирезанные к Московскому княжеству новые города требовалось теперь определить надежных наместников, которые должны строго блюсти интересы великого князя, быть его послами и воеводами.
Двоих Василию удалось подобрать сразу: Григория Владимировича и Ивана Лихоря. Правда, и они немало поколебались, прежде чем согласились покинуть Москву. Большинство крепких бояр, связанных с обретенными их предками и ими самими увеличенными владениями — земляными с поселениями и разной рухлядью, меняло стольный град на украйну неохотно. Москва всегда была удивительно притягательна в равной мере и для русичей южных земель, и для выходцев из-за рубежа.
Знатный черниговский боярин Родион Нестерович, родоначальник бояр Квашниных, приехал в Москву со всем своим двором из тысячи семисот человек. Ехали бояре с семьями, челядью, дворовыми, слугами, дружинниками из Ростова, Мурома, Киева, Волыни — из многих и разных городов. Уже при Дмитрии Донском образовалось больше тридцати родов московских бояр — Бутурлины, Вельяминовы-Зерновы, Годуновы, Захарьины-Кошкины, Всеволжские, Заболотские, Карповы, Кутузовы и прочие. У Василия нашли приют многие новые люди, иные из них, как те же Юрий Патрикеевич, внук Наримантов, Иван Кошкин, Максим Верный, уже и заехали старых бояр, к их вящему негодованию.
Наместников Василий подбирал из обиженных либо разорившихся от каких-либо напастей бояр. Кто-то мог прельститься новой возможностью раз-богатеть, кого-то бы могло удоволить сознание, что он являет собой высший сан пусть местного, но правителя.
Более других приглянулся Василию боярин Владимир Данилович Красный-Снабдя, который сказал вполне прямодушно:
— Державной корысти ради заступлю, а потом, если дозволишь, в любезную Москву вернусь. Хоть через год, хоть через два…
Был Владимир Данилович из себя ничем не примечателен, так что спервоначалу и не понять было, за что его Красным прозвали. Прозвание такое получали всегда люди баские, рожаистые, как, к примеру, Васильев дед — Иван Второй. Но видно, ценят люди не только пригожесть — и за похвальные душевные порывы уважительно именуют Красным, как Владимира Даниловича.
Снабдя не был родовитым боярином, не имел вотчины — от отца перешедшей собственности, а входил в число детей боярских: землей владел условно — ни продать, ни наследникам завещать, ни на помин души в монастырь передать. Конечно, положение как бы не совсем устойчивое, однако же вольный человек, не холоп, каким был недавно совсем сам, как и отец и дед его были. Теперь при усердии и верной службе князю многим явилась возможность очень даже просто выбиться в люди наибольшие.
Старания и трудолюбия Снабде было не занимать стать, и, начав с малого клочка земли, скоро стал он держателем большого хозяйства. А еще считал он, что ему в жизни спорит, хотя склонен был подчас считать за везение собственную расторопность. Но как бы то ни было, сколько лихих годов ни пронеслось, сколько пожарищ, моров, набегов ни пришлось перенести, — удивительное дело — село его не пострадало ни разу! Незыблемо стояли даже самые первые курные избы и та первая, что стала когда-то его займищем на дикой земле, и те еще две, что подсоединились и сделали его владельцем починка, стоят как прежде, только чуть в землю закопались завалинками. Стал расти починок, в деревню превращаться: побежали вдоль по бережку реки Пресни уже избы и белые с трубами, а при них амбары, забои для скота, житницы, погреба, поварни, гумна, сенники, конюшни, птичники и мыльни, здесь же и дворы с одринами, где складывались плуги, сохи, косы. Скоро уж больше десяти челядинных дворов стало насчитываться, церковь возвеличалась на холме среди крестов — стал Снабдя владельцем сельца, которое выросло нынче в преизрядное село, такое, каким князю самому не зазорно владеть. И народ у него разный стал жить: вслед за холопами, крестьянами, сиротами, старожильцами стали поселяться и доверенные люди — тиуны, рядовичи, приказчики, конюхи.