Василий III
Шрифт:
– Как тебя зовут, голубок?
– Кудеяром.
– О, да у тебя татарское имя. Где же твой дом?
Кудеяр замешкался с ответом.
– В Суждале, матушка.
– Что же я тебя раньше не видела?
– А мы лишь вчера здесь объявились, а остановились у Аверьяновых.
– Знаю я Аверьяновых. Так ты приходи сюда, голубок, приятно мне видеть тебя.
– Приду, матушка.
– Да поможет тебе Бог.
Соломония поправила на Кудеяре рубашку, Андрей весь напрягся: что будет, ежели она увидит под рубахой знакомый ей крест? Соломония, однако, ничего не заметила. Она сунула в руку Кудеяра монетку и направилась в собор. Пройдя десяток шагов, остановилась и оглянулась.
– Какой славный
Вот последняя монашка прошла в собор, началась служба. Андрей вышел из-за каменного столпа, окликнул Кудеяра.
– Зачем ты пришёл сюда? Я же просил подождать у Святых ворот.
– От пережитого волнения он говорил несправедливо резко.
Кудеяр с удивлением посмотрел на него:
– Я долго ждал и решил зайти во двор посмотреть эту дивную церковь. Ты недоволен мной, но разве я в чем провинился?
– Нет, ты ни в чем не виноват, просто я обеспокоился за тебя, вдруг бы мы разминулись.
– Когда мы уходили из Черкес-Кермена, ты сказывал, будто меня в Суждале-граде ждёт родная матушка. Где же она?
Андрей давно ждал этого вопроса, но все равно он прозвучал неожиданно. Как ответить на него? Правду сказать нельзя, а неправду говорить не пристало. Кудеяр волен знать свою родную мать. Стоит лишь подождать вот здесь совсем немного, и она явится к нему. И тогда радости их не будет конца! Но ведь боярин Тучков не велел показывать Соломонии Кудеяра. Да и самому Андрею не хочется расставаться с ним. Не в нём, однако, дело. Приказал бы Тучков возвратить сына Соломонии, тут бы и делу конец. Нельзя. Не дозволено. Как же быть?
– Опоздали мы с тобой, Кудеяр, всего на три седмицы. Скончалась твоя матушка, схоронили её вот здесь, в подклете. Пойдём, я покажу тебе.
Они прошли в подклет собора, и Кудеяр увидел свежую каменную плиту. Она не вызвала у него особых чувств, потому что он не знал ту, что лежит под ней. Какая была у него мать: добрая или злая, красивая или уродливая? Мальчик молча стоял над холодной плитой.
Печальное пение доносилось в подклет из собора, где шла служба. И это пение так подействовало на Андрея, что он не мог больше сдерживать себя. Повалившись на могилу Ульянеи, он безудержно разрыдался. В этот миг он навсегда прощался со своей несбывшейся любовью, с мечтой о земном счастье, которое только слегка согрело его и прошло мимо.
– Не надо, дядя Андрей, не надо… - Рука Кудеяра коснулась его спины. И это прикосновение вернуло Андрея к жизни, оно словно отрезало то, что миновало. Надо было начинать новую жизнь.
Из Суздаля через Шую и Дунилово путники вышли к Плёсу. Вечерело. Перед ними, переливаясь множеством золотых блёсток, спокойно и плавно несла Волга свои могучие воды из дальней дали, скрытой туманной пеленой, к морю Хвалынскому [186] .
У Кудеяра дух захватило от открывшегося перед ним простора. На противоположном берегу до самого края неба тянулись леса, опалённые осенним увяданием. В свете заходящего солнца они казались огромным кострищем, охватившим Заволжье. Над этими лесами, над волжским простором распростёрлись на полнеба пепельно-серые облака. Края облаков, обращённые к солнцу, горели ослепительным янтарным сиянием.
186
Каспийское море.
– Что это за река?
– В голосе Кудеяра слышался восторг.
– Это Волга.
Мальчик соскочил с кручи к самой воде. Набежавшая волна обожгла его ноги холодом.
– Осторожно, не застудись, - предупредил Андрей.
В
– Рыба играет на вечерней заре, - пояснил Андрей.
– Как же мы переправимся на тот берег?
– Сказывали мне, будто в Плёсе есть перевоз через Волгу. Только найдём ли мы охотника плыть через реку на ночь глядя?
– А вы что, очень торопитесь на тот берег?
– раздался поблизости старческий голос.
Путники огляделись и только тут заметили рыбака, изготовившегося развести костерок. Рыбак был стар, худ и лыс. Лицо и шея его изрезаны глубокими морщинами.
– Хотелось бы сегодня переправиться на тот берег.
– А что в том толку? Все равно ночевать придётся хоть на этом, хоть на том берегу. Тут, однако, люди есть. Вы куда путь держите?
– В заволжские скиты идём.
– В монашество, значит, решили податься… Не пойму я, зачем люди туда стремятся? Лёгкой жизни, видать, жаждут. Встал, помолился, поел, опять помолился… А жизнь идёт своим чередом… - Старик притащил из лодки, спрятанной возле берега, три большущие рыбины, ловко очистил внутренности, нарезал большими кусками и бросил в котелок. Туда же добавил горсть муки и очищенную луковицу.
– А по мне, что темница, что монастырь - все едино. Нет ничего лучше вольной жизни. Я вот днём рыбку промышляю, а к вечерку костёр разведу, ушицы наварю. Слышь, дух-то какой пригожий!
У Кудеяра от запаха ухи аппетит разыгрался. Он с нетерпением заглядывал в котелок, в котором весело булькала вода и время от времени всплывали соблазнительные рыбьи куски.
– Что может быть вкуснее наваристой ушицы?
– продолжал старик, помешивая в котелке деревянной ложкой.
– Ночью заснёшь в шалаше на свежем воздухе. Звёзды над тобой сияют, пахнет всякими травами…
– Жена-то у тебя есть?
– полюбопытствовал Андрей.
– Жена-то была, да лет восемь как скончалась по болести. Один я теперя. Зимой в Плёсе живу, изба у меня там, а до поздней осени возле реки промышляю. Ну что ж, ушица, кажись, поспела. Садитесь, гости дорогие, к горшку.
Андрей с Кудеяром не заставили себя упрашивать. Старик не спеша продолжал рассказывать о себе:
– Раньше я бобров добывал, видимо-невидимо их в Плесской волости было. Ныне же совсем не то. Великий князь не так давно дал плесским бобровникам грамоту, разрешающую им ловлю бобров, а в грамоте той писано: коли не добудут они зверя, то должны платить великому князю денежки. Вот я и бросил бобровый промысел. Зверя-то мало осталось, а деньги платить понапрасну кому охота? Да и откуда им у меня взяться, денежкам-то? Места же здешние дюже пригожие. Главное украшение - Волга привольная. Глядишь на неё с утра до ночи, не налюбуешься. Взад и вперёд купеческие струги снуют, разные товары везут.
– Как тебя звать-то?
– Яковом кличут.
Костёр прогорел. Солнце скатилось в дальний лес, и темень сразу же спеленала окрестности.
– Залазьте в шалаш, там ночь переждём, а утресь перевезу вас в Заволжье.
В шалаше было сухо и тепло. Духовито пахло сеном. Где-то вдалеке, в нагорной части, громко ухнуло.
– Что это?
– сквозь одолевавшую его дремоту спросил Кудеяр.
– А это лешак по лесам бродит, деревья ломит, зверей гоняет да ухает. Не хочет, лохматый, спать ложиться. Теперича ему на глаза не суйся, лют он на всех. Таким до Ерофеева дня [187] будет. А как придёт Ерофей, хватит лешака по башке, тот в землю зароется и станет крепко спать до Василия Парийского.
187
4 октября.