Василий III
Шрифт:
– Не дай мне смерти, дай мне живота! Назовусь твоим меньшим братом, вместо отца почитать буду.
Иван-царевич взял его за руку, поднял с земли, поцеловал в уста и назвал своим меньшим братом.
– Слышал я, брат, что ты тридцать лет с Бабою Ягою золотою ногою воюешь; за что у вас война?
– Есть у неё дочь-красавица, хочу добыть да жениться.
– Ну, - сказал царевич, - коли дружбу водить, так в беде помогать! Поедем воевать вместе.
Сели на коней, выехали в чистое поле; Баба Яга золотая нога выставила рать несметную. То не ясные соколы налетают на стаю голубиную -
– Опускай меня скорей в пропасть, да назад верёвки не вытаскивай, а жди; как я за верёвку дёрну, тогда и тащи!
Белый Полянин опустил его в пропасть на самоё дно. Иван-царевич осмотрелся кругом и пошёл искать Бабу Ягу. Шёл-шёл, смотрит - за решёткой портные сидят.
– Что вы делаете?
– А вот что, Иван-царевич: сидим да войско шьём для Бабы Яги.
– Как же вы шьёте?
– Известно как: что кольнёшь иглою, то и воин с копьём на лошадь садится, в строй становится и идёт войной на Белого Полянина.
– Эх, братцы! Скоро вы делаете, да некрепко; становитесь в ряд, я научу, как крепче шить.
Они тотчас выстроились в один ряд; а Иван-царевич как махнёт мечом, так и полетели головы. Побил портных и пошёл дальше. Шёл-шёл, смотрит - за решёткою сапожники сидят.
– Что вы тут делаете?
– Сидим да войско готовим для Бабы Яги золотой ноги.
– Как же вы, братцы, войско готовите?
– А вот так: что шилом кольнём, то и воин с мечом, на коня садится, в строй становится и идёт войной на Белого Полянина.
– Эй, ребята! Скоро вы делаете, да не споро. Становитесь-ка в ряд, я вас получше научу.
Вот они стали в ряд; Иван-царевич махнул мечом, и полетели головы. Побил сапожников - и опять в дорогу. Долго ли, коротко ли - добрался он до большого прекрасного города; в том городе царские терема выстроены, в тех теремах сидит девица красоты неописанной. Увидала она в окно доброго молодца; полюбились ей кудри чёрные, очи соколиные, брови соболиные, ухватки богатырские; зазвала к себе царевича, расспросила, куда и зачем идёт. Он ей сказал, что ищет Бабу Ягу золотую ногу.
– Ах, Иван-царевич, ведь я её дочь; она теперь спит непробудным сном, залегла отдыхать на двенадцать дней.
Вывела его из города и показала дорогу. Иван-царевич пошёл к Бабе Яге золотой ноге, застал её сонную, ударил мечом и отрубил ей голову. Голова покатилась и промолвила:
– Бей ещё, Иван-царевич!
– Богатырский удар и один хорош!
– отвечал царевич, воротился в терема к красной девице, сел с нею за столы дубовые, за скатерти браные. Наелся-напился и стал её спрашивать:
– Есть ли на свете сильнее меня и краше тебя?
– Ах, Иван-царевич! Что я за
Аграфена прислушалась. Разговор в покоях Елены вновь обострился.
– А ты и по другим делам не соизволишь советоваться со своими родственниками! Посольские дела вершат Тучков с Захарьиным, а не мы, Глинские!
– Голос Михаила Львовича утратил привычную скрипучесть, стал визгливым, как у княгини Анны.
Аграфене вдруг представилось, будто в облике княгини Анны явилась во дворец сама Баба Яга, а Михаилу Львовичу уподобился Змей Горыныч. Разинув пасти, стоят они против Елены, готовые пожрать её в любой миг.
«Ой, нелегко государыне с такими родичами! Надо бы помочь ей, но как?»
Аграфена засуетилась, подхватила Ваню на руки, прикоснулась к его лобику своей жаркой ладонью.
– Пойдём-ка мы к нашей матушке.
– Да ты же сказку не досказала!
– Потом, мой миленький, доскажу, не до того сейчас.
Шумно распахнув дверь в покои Елены, Аграфена растерянно остановилась, как будто не ожидала увидеть посторонних людей.
– Вы уж простите меня за помеху вашему разговору, дело моё не терпит отлагательства. Мнится мне, государыня, великий князь захворал, кушал плохо и лобик как огонь горячий. Тревожусь я, беда не приключилась бы.
Елена заторопилась к сыну.
– И впрямь головка как огонь горит. Михаил Львович, ты бы прислал к великому князю лекаря Николая Булева. Пусть посмотрит его.
Михаил Львович кивнул головой и вышел из палаты. Следом за ним, ковыляя, удалилась и княгиня Анна. Аграфене показалось, будто Елена облегчённо вздохнула.
– Ты бы, государыня, не особенно доверяла этим заморским лекарям. Немчин - он и есть немчин. Не навредил бы чем великому князю.
– Николая Булева я давно знаю, добрый он лекарь. На худое дело не подвигнется.
«Не лекаря страшится, а дядюшки своего», - отметила кормилица.
– Устала я, Аграфена, скорей бы уж сын мой подрос да взял власть в свои руки. Не женское это дело управлять государством. Обо всем нужно думать, а помощи ни от кого нет.
– Что и говорить, трудная доля выпала тебе, государыня, ой трудная! В таком превеликом деле следует обязательно обзавестись надёжными помощниками, бескорыстными и верными.
– Где ж их сыскать, бескорыстных да верных? Ныне каждый норовит урвать кус пожирнее, каждый тянет в свою сторону.
И тут Аграфене неожиданно вспомнилась беседа с Иваном Юрьевичем Шигоной, случившаяся сегодня утром. Криво усмехнувшись, дворецкий как бы в шутку сказал, что её брат по своей стати достоин любви великой княгини. Она промолчала. Не хватало ещё, чтобы при живой-то жене Иван начал волочиться за вдовой. Тогда Шигона добавил, будто давно подметил неравнодушие Елены к Ивану Овчине. Подумалось Аграфене: не пристало мужику сплетни городить, лживые вести разносить. Уж коли б Елена в самом деле втюрилась в Ивана, она давно бы подметила это. С тем и разминулись они с Шигоной. Сейчас же Аграфене помнилось: неспроста Иван Юрьевич затеял этот разговор.