Василий Темный
Шрифт:
В то утро владыка русской православной церкви вышел из домовой церкви, что в митрополичьих покоях в Кремле, и, усевшись в плетеное кресло, ждал, когда чернец принесет ему завтрак.
Много лет тому назад приехал Фотий в Москву из далекой солнечной Морей, что в песках Малой Азии. Жизнь в монастыре провел от послушника до настоятеля. Считал себя верным учеником благочестивого старца Акакия. И самым сокровенным желанием монаха Фотия в душе оставалось, здесь, в этом монастыре, среди малочисленной братии и смерть принять.
Однако
Призвал патриарх Константинопольский Фотия к себе и велел ехать на Русь, в землю отдаленную, многоязычную и холодную. Где не пески, а леса и где властвуют иноверцы, ордынцы. А что из себя представляет этот народ ордынский, Фотий знал. Ибо турки уже держат в страхе императора Византийского. Турки распространили свое влияние на народы гор Балканских и угрожают царственному Константинополю.
И отправился Фотий на Русь через море Эвксинское, какое славяне величали Русским или Черным, прошел его корабль суровые днепровские пороги, побывал митрополит в некогда славном городе славянском Киеве, бывшем стольном Владимире и теперь живет владыка в городе Москве, куда еще сто лет тому назад перенес митрополию из Владимира митрополит Петр.
Расставаясь с монастырем в Морее, Фотий взял с собой иеромонаха Пахомия и грека Патрикия. От них митрополит получил первые познания о русском языке. А ныне, когда многие годы прожил на Руси, познал язык славян в совершенстве.
Был владыка стар, редкие волосы побелели, а глаза хоть и сделались бесцветными, но смотрели на мир пронзительно и мудро.
Мал ростом митрополит, но проворен и разум его не покидал.
Вошел чернец, поставил на столик серебряный поднос, снял полотняную салфетку. На подносе лежали тонкие ломти хлеба, отварная рыба, да еще серебряный кувшин с острым квасом.
Поклонившись митрополиту, чернец тихо промолвил:
– Отрок великокняжеский сказывал, великий князь ждет владыку.
Фотий пожевал кусочек хлеба с рыбой, накинул поверх темной рясы шубу и, нахлобучив митрополичий клобук, выбрался из покоев. Снег искрился, слепил. Митрополит щурился, прикрывал глаза ладошкой. Под валенными сапогами снег похрустывал. Догадывался владыка, великий князь поведет с ним трудный разговор, ибо дни Василия сочтены. Знает о предстоящей кончине и он, князь Василий. Но в оставшиеся часы жизни он держит себя достойно, как истый православный, кому скоро ответ держать перед Всевышним.
На высоком крыльце дворца отрок помог митрополиту обмести сапоги, в просторных сенях принял шубу.
Митрополита встретила великая княгиня Софья Витовтовна. Фотий благословил ее, посмотрел ей в глаза. Она только и сказала:
– Святой отец, великий князь ждет.
Василий Дмитриевич стоял спиной к изукрашенной изразцами печи. Подошел к митрополиту, склонился. Фотий осенил его крестом, промолвил:
– Господь с тобой, великий князь, да благословит тя Всевышний.
– Владыка, – чуть помедлив, сказал князь, – я позвал тебя, чтоб выслушал ты мою духовную.
Они присели друг против друга. Митрополит был весь во внимании.
– Трудная пора настает перед княжеством Московским, – промолвил великий князь. – Знаю, час мой близится, и за все, чем жил, ответ буду нести перед Богом… Тяжкую ношу приняла на себя Москва. Замыслы князей московских – все земли, все удельные княжества русские воедино собрать. Однако, владыка, сам зришь, часть наших российских уделов к Литве прислонились, в надежде от Орды спасение найти. Однако где истина? В Орде ли, в Литве защита? Ведаешь, давит на русичей латинский крест. Витовт готов на Москву давить, как бы он с тверским князем в союз не вступил… Одно прошу, владыка, после меня оставлю на великом княжении сына своего Василия. Будь ему отцом духовным, защити от недругов. А они объявятся… И не только в лице тверского князя Бориса, а и здесь, среди своих… После меня приведи всех бояр и князей к крестоцелованию… А в первую очередь брата моего Юрия и сыновей его…
Слушает митрополит великого князя, сердцем чует, это предсмертная воля великого князя Василия Дмитриевича.
Покидал митрополит дворец великого князя с сердцем тревожным, знал, близится час смертный Василия Дмитриевича. И уже в своих палатах митрополичьих Фотий, уединившись в молельной и опустившись перед святыми образами, истово молился, просил у Господа, чтоб дал покой великому княжеству Московскому, не довел до усобицы после кончины князя Василия…
Закрыв деревянную, обтянутую кожей крышку книги и защелкнув серебряную застежку, владыка опустился в кресло.
Сил не было и мысли роились. А они о суетности жизни, о тщеславии и алчности.
– Господи, – шепчет Фотий, – Ты даруешь человеку дыхание, Ты наделяешь его разумом, так отчего забывчива память человека?
Восковая свеча в серебряном подставце заколебалась, и владыка, послюнив пальцы, поправил огонек. Прислушался. Тихо. И даже снежная пороша не стучит в италийские стекольца. Видать, погода налаживается.
Поднялся, направился в опочивальню.
Глава 3
Был вечер, когда тревожно заплакали по Москве колокола. Жизнь покинула великого князя Василия Дмитриевича.
На московский стол волею отца взошел сын его Василий Васильевич. И хоть юн он был годами, но никто воле покойного не перечил. Пройдет время, наберется он мудрости государственной.
В Успенском соборе митрополит Фотий бояр к присяге приводил, люд к крестоцелованию. А князю Стриге-Оболенскому велел в Звенигород поторопиться, чтоб Юрий Дмитриевич в Москву поспешал присягнуть великому князю Василию Васильевичу.
Стрига-Оболенский к звенигородским хоромам князя Юрия подкатил ранним утром. Был март, и рыхлый снег проваливался под копытами. Застучали барк, и крытая санная колымага остановилась.
Засуетилась, забегала дворня. В палатах всполошились. Князь Юрий к гонцу выбрался, едва тот порог переступил.
– Почто князь Иван челядь всколготил, аль стряслось что? – спросил Юрий, зевая.
– Беда, князь Юрий Дмитриевич, скончался великий князь, и на княжение великое московское волею покойного сел Василий Васильевич.