Васька
Шрифт:
Рядом со Сталиным стояли Калинин, Молотов, Ворошилов…
Овации нарастали. Хлопал президиум, хлопала губастая девчонка, хлопал Круглов. Хлопал Николай Николаевич Бибиков, спрятавшийся за колонну, чтобы его не заметил Первый Прораб. И Митя, не выносивший обычаев низкопоклонства, на этот раз до боли отбивал ладони, до хрипоты кричал «ура!». Он был уже не Митей, не Дмитрием Платоновым, не комсоргом 41-бис, он стал частью заполнившего весь зал восторженного, обожающего многоликого чудовища…
Под грохот аплодисментов Сталин вышел из-за стола президиума и, чуть выворачивая наружу носки
В грохоте оваций трепетали на люстрах радужные звездочки. Бесчисленные огни остроконечных лампочек плавились в металлически-волнистых искусственных окнах, бриллиантовыми подковками отражались в новобрачной белизне колонн.
Сквозь шум до Мити донесся голос:
— Товарищи! Подождите авансом хлопать. Вы же не знаете, что я скажу.
Эти сдобренные пряным восточным акцентом слова в торжественном сиянии зала прозвучали до того по-домашнему, с такой неожиданной мудростью, что все смолкло.
— Я имею поправку, продиктованную теми товарищами, которые сидят вот здесь, — доверительно продолжал Сталин. Он красиво обвел бумажкой полукруг, и Митя не понял, президиум имеется в виду или все метростроевцы. — Дело сводится к следующему. Партия и правительство наградили за успешное строительство Московского метрополитена, — на слово «успешное» Сталин нажал, проговорил крупным шрифтом, — одних орденом Ленина, других — орденом Красной Звезды, третьих — орденом Трудового Красного Знамени, четвертых — Грамотой Центрального Исполнительного Комитета Советов.
Вождь замолчал. Митя всем существом своим ощутил тревожную тишину зала. Ему почудилось, что великий человек не знает, как продолжать.
— Но вот вопрос, — после длинной паузы заговорил Сталин, — а как быть с остальными, как быть с теми товарищами, которые работали не хуже, чем награжденные, которые клали, — слово «клали» он выделил крупным шрифтом, — клали свой труд, свое уменье, свои силы наравне с ними? Одни из вас как будто бы рады, а другие недоумевают.
Сердце Мити захолонуло. Вождь почти буквально повторял его мысли. Глубокое чувство обожания заполнило душу Мити, в носу защекотало… «Эх я, дурень, — обругал он себя. — Бегал по лободам, по трусливым профессорам, по бибиковым. Вот кому надо было писать! Да и писать не надо. Просто переслать Васькину покаянную бумагу. Он все поймет, он заступится!»
— Что же делать? — спросил Сталин озадаченно. — Вот вопрос.
Было тихо. Замерли хрусталинки на люстрах. Только одна шалила, подмигивала Мите то бирюзой, то изумрудом.
— Так вот эту ошибку партии и правительства мы хотим поправить перед всем честным миром, — снова заговорил Сталин. Он так и не заходил на трибуну, а стоял рядом с ней, весь на виду. — Я не любитель говорить большие речи, поэтому разрешите зачитать. За успешную работу по строительству Московского метрополитена объявить, — он выделил это слово очень крупным шрифтом и упрямым акцентом, — от имени Центрального Исполнительного Комитета и Совета
Переждав аплодисменты, Сталин обернулся к президиуму и раздельно, словно объявляя выговор перед строем, проговорил:
— Сегодня же надо провести поправку о том, что объявляем благодарность всем работникам Метростроя.
Начали было хлопать, но Сталин капризным мановением руки остановил шум.
— Вы мне не хлопайте. Это решение всех товарищей.
И, выворачивая наружу носки, пошел на свое место.
В зале бушевало пламя оваций. Временами оно сникало, и утомленный Бибиков косился из-за колонны, удобно ли прекратить хлопать, а из зала словно подбрасывали валежник: «Да здравствует Сталин!», «Великому Сталину — ура!» — и снова занимался сухой треск, и утихающий было костер аплодисментов с новой силой поднимался до потолка. Николай Николаевич опасливо поглядывал на дрожащие люстры и перекрытия зала. А Сталин, будто не слыша, обменивался записками с Первым Прорабом, шептался с Калининым.
Наконец он решительно встал и, не дожидаясь тишины, начал:
— И вторая поправка, я прямо читаю: за особые заслуги в деле мобилизации славных комсомольцев и комсомолок на успешное строительство метрополитена, наградить орденом Ленина Московскую организацию комсомола.
Взорвались аплодисменты такой силы, что казалось, обрушится потолок. Трудно было представить, что люди могут производить такой грохот. Все встали. И Сталин стоя аплодировал вместе со всеми.
— Эту поправку тоже надо сегодня провести и завтра опубликовать, — приказал он сурово и, спохватившись, улыбнулся — Может быть, товарищи, этого мало, но лучше мы придумать не сумели, — он еще раз мило, пряча в усы улыбку, добавил — Если что-нибудь еще можно сделать, то вы подскажите.
«Да что же еще можно сделать? — Митя не сводил глаз с обожаемого лица. — Разве можно придумать что-нибудь лучше?»
— Да здравствует дорогой Ста…! — воскликнул он и сорвал голос. Овация кипела несколько минут.
— Товарищу Сталину — комсомольское ура! — кричали ребята сверху, и все аплодировали.
И аплодировал Сталин.
— Гениальному вождю народов — Сталину — ура! — кричали из первых рядов, и все аплодировали. И Сталин аплодировал рассеянно.
Ворошилов наклонился к вождю и тихо напомнил:
— Они тебе аплодируют.
Сталин нахмурился.
— Ну и что же? Они — мне, а я — им.
И продолжал хлопать.
Наконец стали садиться. Инженер Бибиков почти рухнул на стул. А Сталин спросил:
— Как вы думаете, хватит поправок?
Все опять встали, захлопали…
Поздно ночью Митя переписал письмо о Чугуевой на свежую бумагу и вложил в конверт. Сперва он хотел написать: «Великому, любимому вождю всех народов…» — но, подумав, написал просто: «Кремль, товарищу Сталину». Получилось слишком коротко. Митя почесался, подумал и прибавил «Иосифу Виссарионовичу».
Рано утром, перед утренней сменой, письмо было опущено в обыкновенный почтовый ящик.
1975 г.