Вася Чапаев
Шрифт:
Ребята покатились со смеху. Этот богомаз, оказывается, веселый человек! От такого не стыдно взять угощение...
Как только приятели явились домой, бабка Арина достала из печки чугунок с горячей картошкой. Поставила его на чисто выскобленный стол.
— Пробегались? Ну садитеся, ешьте пока горяченькая!
— Мы не хотим. Мы с богомазом колбасу ели! — похвастался Васята.
— Батюшки! Это где же?
— А в церкви!
— Ага! — затараторил Васята. — Он на потолке ангелят рисует. Здорово! Как живые!
Вася задумчиво посмотрел на
— И я бы сумел так, если бы у меня столько красок было... У него там даже золотая есть!
— Сумел бы? — заинтересовалась бабка и посмотрела в передний угол, где украшенный кружевами, вырезанными из бумаги, темнел образ Николая Чудотворца. Постояв в раздумье перед святителем, бабка нерешительно обратилась к Васе:
— Васенька, чего скажу-то. Никола у меня уж больно ободрался. Может, ты его подновишь красочками? Он бы чуток поновее стал. Сумеешь?
— Конечно, сумею! Давай я сейчас к Федору Кузьмичу побегу, краски попрошу. Он добрый, даст!
Бабка, перекрестясь, сняла икону, смахнула с нее пыль и, завернув в чистое полотенце, подала Васе.
Идя в церковь, Вася втайне надеялся, что Федор Кузьмич ему поможет обновить икону. Но художник отказался наотрез.
— Ты, брат, приучайся. Сам взял заказ, сам и выполняй! Назвался груздем — полезай в кузов! Вот тебе краски, кисти — орудуй!
— Давай, Вась, давай рисуй, получится! — подбодрял верный Васята, и Вася, потный и красный, решительно взял кисть.
Часа через два ребята с торжеством принесли бабке икону. Выведенные неумелой рукой брови Чудотворца сплылись на переносице, и от этого лик Николы принял злое, прямо-таки зверское выражение.
Бабка Арина даже прослезилась:
— Уж больно сердитый вышел. Ты, внучек, как бы повеселее его сделал, а то уж такой сурьезный, прямо молиться жутко!
В глазах Васи заиграли озорные огоньки.
— Ладно! Давай, бабушка, я повеселее сделаю!
Ребята вручили бабке икону уже под вечер. Арина перекрестилась, развернула полотенце и только хотела приложиться, как ахнула и села на лавку. Оба Васи шмыгнули в дверь.
— Ах вы, ироды! Ах, басурманы окаянные! — неслось им вслед.
С иконы на разгневанную старушку смотрел веселый, с закрученными, как у жандарма, усами святитель. В руках у него была гармошка с красными мехами и беленькими пуговками.
Вася просунул в дверь голову.
— Сама же просила, чтобы повеселее сделать, а теперь ругаешься, — оправдывался он.
— Не шуткуй! Вот придут отцы, скажу, чтобы съезжали с квартиры! Не хочу греха набираться от вас, бусурманов поганых!
Приятели струхнули. Такого серьезного оборота они не ожидали. Вася стал уговаривать расходившуюся бабку не серчать. Обещал перерисовать икону. Бабка охала, кряхтела, крестилась и наконец убрала веселого угодника в сундук.
И надо же было так случиться, что на другой день на стройке упавшей тесиной Васе сильно зашибло ногу. Иван Степанович и Васята под руки привели его домой.
Арина всплеснула руками и заковыляла собирать подорожник. Обкладывая
— Вот он, угодник-то, и наказал тебя за насмешку над ним, батюшкой!
Вася молчал, покусывая губы от боли, но как ни крепился, а слезы одна за другой повисали на пушистых ресницах.
Сердце бабки не вытерпело. Она перекрестилась на сундук, в котором лежала икона, и с упреком сказала:
— Не дело ты, батюшка-угодник, задумал! Кого покарал-то? Дите неразумное! Не дело это, ох, прости ты мои согрешенья!
Скромный подорожник — безотказный деревенский лекарь, истоптанный, помятый, растет возле человеческого жилья. Покрытый серой пылью, стоит на обочинах проселочных дорог, незаметный для тех, кому не нужен, и готовый в любую минуту оказать людям свою посильную помощь. Зеленые листья вбирали в себя жар. Вася задремал. Бабка Арина поглаживала сухонькой рукой его по голове и шепотом бранилась с угодником;
— Ну что с него взять, с мальца? Тоже, связался с кем, с младенцем... Тьфу!
Прошло несколько дней, пока Вася смог ступать на зашибленную ногу. Прихрамывая, он отправился к Федору Кузьмичу.
Из-за серенького дня в церкви было сумрачно. Федор Кузьмич сидел на полу перед большой железной вывеской, на которой по зеленому полю желтыми буквами было написано:
ТРАКТИР КУПЦА III ГИЛЬДИИ ВАХРОМЕЕВА
Свесив голову, художник пел на церковный лад:
Ехал поп Макарий На кобыле карей. А кобыла не зануздана была, Испужалася и понесла. Взмолился Макарий: «Господи-сусе, Придержи кобылу, А то расшибуся...»— Федор Кузьмич! — весело окликнул Вася.
И раздался голос с небеси: «Тпрру, кляча, не неси-и-и...»Услышав Васин смех, Федор Кузьмич поднял голову. На мальчика глянули мутные глаза.
— А-а, это ты, брат? С-садись, потолкуем. — Художник был вдребезги пьян.
— Чего же это вы, Федор Кузьмич? — укоризненно спросил его Вася.
— А чего, чего? А-а, чего это я? Да? Ты хочешь сказать, что это Федор Кузьмич нализался, как свинья? Ты пр-р-рав! Нехорошо! — Глаза художника вспыхнули гневом. — А это хорошо? — Он ударил вывеску ногой и, потеряв равновесие, опрокинулся навзничь. Железо наполнило церковь грозным громом.
— Вася, человек милый, — бормотал художник, пытаясь подняться. — Вот в железо ударишь — вывеска, а грохочет, как Илья-пророк! Оскорбления не переносит, гневается! А в мою душу ногами бей, как в болото, только квакнет...