Шрифт:
I
Совсмъ неспокойно было въ станиц. И Иванъ Захарьевичъ почувствовалъ это. Когда онъ прозжалъ мимо почтовой конторы, — то встртилъ помощника атамана. любезнаго и общительнаго старика, съ которымъ у Ивана Захарьевича издавна установились самыя пріятельскія отношенія и въ нкоторомъ род даже родственныя связи: помощникъ «кстилъ» у Ивана Захаръевича дочку Васюту и, стало быть, приходился ему кумомъ.
— Здорово, кумъ, — остановилъ свсего «Рыжку» Иванъ Захарьевичъ.
— Здравствуй, куманекъ… 3а чмъ добрымъ пожаловалъ? — спросилъ помощникъ, снимая лвой рукой картузъ, а правою пожимая протянутую руку Ивана Захарьевича.
— Да пріхалъ посовтоваться съ тобой о паяхъ на «Лиман». Тамъ мн приглянулся одинъ «кутокъ»… Пырея’ такъ и претъ… Нельзя ли луга раздлить такъ, чтобы травка-то мн досталась? Главное что до хуторка-то моего рукой подать… А если она кому изъ «городскихъ»1 достанется — дюжа не съ руки ему будетъ: вдь до станицы-то оттуда безъ малаго 12 верстъ…
— Да ты, кумъ, никакъ съ неба свалился? — спросилъ, усмхаясь, прмощникъ. — Какая теперь трава, когда не нын, завтра большевики нагрянутъ въ станицу…
— Да что ты говоришь? — повернулся въ сдл Иванъ Захарьевичъ. — Какими такими способами?
— Чудакъ! — сказалъ помощникъ. — Живешь ты, Захарьевичъ, въ степ и ничего-то тебя не касается. А вдь красные-то уже Манычъ перешли, и у Торговой сейчасъ бой ведутъ. Мы всей станицей поднялись… Кто съ чмъ… Старики въ пхоту, а въ кавалерію— мальчаты и дйствительные, которые, по болзни и по другимъ какимъ уважительнымъ причинамъ находилися дома… А вотъ ночью — двинемся къ «Цлин»… Надо защищать свою волюшку казачью… Одна бда: мало насъ… Врядъ ли отстоимъ станицу…
— Такъ… — протянулъ Иванъ Захарьевичъ. — Значитъ, мн здся нечего длать?.. Ну, такъ — прощевай, кумъ… Поду, стало быть, едотьевну обрадую…
— Счастливаго, — отвтилъ помощникъ и бодрымъ стариковскимъ шагомъ свернулъ за уголъ къ станичному правленію.
Иванъ Захарьевичъ слзъ съ коня, подтянулъ подпруги, взбилъ подушку, легко, какъ молодой, поднялся въ сдло, расправилъ поводья и, несмотря на свои 62 года, — съ мста пустилъ «Рыжку» наметомъ. Маленькіе казачата, игравшіеся на улиц, какъ воробьи разлетлись къ заборамъ, съ удивленіемъ и страхомъ глядя вслдъ мчавшемуся дду.
Черезъ минуту старый казакъ былъ уже въ степи. Здсь онъ перевелъ аллюръ сначала на рысь, а потомъ на шагъ. Когда разгорячившаяся лошадь успокоилась окончательно — Иванъ Захарьевичъ бросилъ поводья и опустивши на грудь сдую свою голову, сталъ думать.
Было часа три пополудни. Апрльское солнце яркимъ свтомъ заливало начинающую цвсти всевозможными цвтами степь и купало въ своихъ лучахъ пвучихъ жаворонковъ и другихъ мелкихъ пташекъ. Дышалось легко… «Рыжка» съ шумомъ втягивалъ въ себя ноздрями цлебный степной воздухъ и часто наклонялся къ тропинк, по которой онъ шелъ, пытаясь сорвать мелкій ползучій «шпарышъ».
Въ эти минуты Иванъ Захарьевичъ натягивалъ поводья и ворчалъ:
— Ну, Рыжка, ну… Заподпружишься… — и опять опускалъ голову и задумывался.
Мысли стараго казака текли безпорядочно, охватывая сразу не только текущее, но и прошлое. На ряду съ послдними годами войны, принесшими Ивану Захарьевичу не мапо заботъ и горя, вспоминалось счастливое время, когда онъ, молодой и сильный казакъ, вмст со своей едотьевной, — отдлился отъ отца и ушелъ въ степь, гд и ослъ, получивши при отдл всго одну пару быковъ, корову, да лошадь… Трудно дались Ивану Захарьевичу первые годы степного житья. Не было подъ рукой ничего, даже такихъ пустяковъ, какъ гвоздей, топора, бороны… Приходилось одолжаться въ ближайшихъ хуторкахъ — поселкахъ и то съ трудомъ, т. к. посельчане, на первыхъ порахъ, съ недовріемъ относились къ «молодому хозяину» и отказывали нердко въ необходимыхъ ему вещахъ… Но зато посл, когда первые 5–6 лтъ прошли, жизнь стала масленица. Домикъ уже былъ не саманный, а настоящій, сосновый, лошадокъ прибавилось съ одной до 4-хъ, коровъ стало 5, во вновь выстроенномъ амбар хранилась не одна четверть пшеницы, которая весною продавалась не въ примръ дороже, нежели зимой. Пошли и дтки: Степушка, Ванюшка и, подъ конецъ, Васюта. Хорошо, дюже хорошо жилъ Иванъ Захарьевичъ со своей семьей до самой войны… А во время войны — пошли и неудачи. Прежде всего, Степушка, какъ сообщили въ письм его однополчане, пропалъ безъ всти подъ Германіей… Какъ убивалась тогда едотьевна! И сейчасъ убивается, бдная… Жалко ей любимаго сына… Въ прошломъ году другая бда приключилась: Ванюша былъ раненъ большевиками въ голову и померъ подъ Черкасскомъ… Эхъ! Одна Васюта осталась…
Передъ умственнымъ взоромъ Ивана. Захарьевича промелькнула стройная фигура 19-лтней дочери, съ красивымъ и задорнымъ выраженіемъ лица.
— И когда «они» отцпятся отъ насъ? — Вслухъ произнесъ Иванъ Захарьевичъ. — Чего имъ, прости Господи, надо? Коммунію ихъ, что ли, не видали? И такъ почти безъ штановъ ходимъ… Стыда!.. Рассея такая здоровая, — а одться не во что…
Услышавъ голосъ своего хозяинэ, «Рыжка» фыркнулъ и поднялъ уши, но получивши въ бока ударъ каблуковъ — сжался и рысцой затрусилъ къ хутору казака Ивана Захарьевича Родимова.
— Мать, а мать! — сказалъ Иванъ Захарьевичъ своей жен едотьевн, снимая съ уставшаго коня сдло. — Слыхала новость? Скоро гости, должно, будутъ… большевики — говорю. Станица — вся поднялась… Стало быть и мн надо хать…
едотьевна, старушка 60 лтъ, встрепенулась вся, бросила доить корову и поспшно подошла къ мужу.
— Большевики, говоришь? Опять они проклятые? — сказала она.
— Да… Надо хать… Завтра утречкомъ напеки колобашекъ на дорогу, да найди шашку… Ружье-то въ станиц достану.
— А мы-то какъ же съ Васютой останемся? — упавшимъ голосомъ произнесла едотьевна. — Погубятъ они насъ, окаянные… Слышь, Захарычъ, ты бы дома остался?.. А? — просительно сказала она. — Куда теб, старому, на войну идти? И такъ двухъ сыночковъ лишилась я, горемычная…
Старушка заплакала.
— Брось, старуха! — прикрикнулъ Иванъ Захарьевичъ. — Негоже говоришь… Сказалъ надо идти и все… Вся станица идетъ…
Иванъ Захарьевичъ пошелъ къ дому.
Въ это время изъ-за амбара, прямо къ воротамъ, подъхали три всадника, вооруженные винтовками.
«Кто бы это могъ быть?» — подумалъ Иванъ Захарьевичъ и спросилъ:
— Откуда Богъ несетъ, господа хорошіе?
— Мы не господа, — сказалъ одинъ.
— Ну станичники, — поправился Иванъ Захарьевичъ.
— И не станичники! — грубо произнесъ тотъ же всадникъ.
«Ага… Такъ вы вотъ кто!.. Вы самые товарищи-то и есть»… — молніей пронеслось въ сознаніи Ивана Захарьевича.
— Куда и откуда путь держите, товарищи?
— Ну вотъ…Теперь правильно, — засмялся одинъ изъ всадниковъ. — Мы товарищи и есть… Это врно…