Васюта Родимова
Шрифт:
— А что кадеты или казаки по близости тутъ есть? — спросилъ второй.
— Нтъ… — махнулъ рукою Иванъ Захарьевичъ. — Какіе тутъ кадеты!.. Тутъ самой работящій людъ живетъ, самые трудовые…
— Это хорошо, — сказалъ молчавшій до этого третій «товарищъ». — Но ты-то живешь, какъ погляжу, настоящимъ буржуемъ… Впрочемъ, это мы увидимъ… Куда хать на станицу? Сюда говоришь? — Ладно… Жди на ночь… Ночевать у тебя будемъ…
«Товарищи» повернули коней и похали на Новопровальскій поселокъ, какъ разъ въ противоположную сторону отъ станицы, куда ихъ направилъ Иванъ Захарьевичъ, а черезъ полчаса не успвшій еще отдохнуть «Рыжка» мчалъ стараго казака въ станицу съ донесеніемъ, что «товарищи» уже близко и что надо ихъ «встрчать»!..
II
Пятую ночь не спитъ едотьевна. Страшно старушк… Осунулась она какъ-то, морщины сильнй избороздили ея старческое желтое лицо. 4 дня прошло съ того времени, какъ ухалъ Иванъ Захарьевичъ, а до сихъ поръ нтъ отъ него никакой всточки. Гд онъ, родимый, сейчасъ, что съ нимъ дется, одна Царица Небесная знаетъ… Станицу-то отдали большевикамъ… Вотъ уже три большихъ партіи этихъ «анчихристовъ» прошло черезъ хуторъ на югъ… Одной ужъ коровки не досчиталась едотьевна. Можетъ, въ степи гд, а, можетъ, и большевики увели съ собой… Слухъ дошелъ какой-то страшный: будто большевики забираютъ и отправляютъ къ себ въ тылъ всхъ молодыхъ казачатъ и особенно двокъ. Сказывала это баба съ поселка, вчера только пріхавшая изъ станицы… Страшно едотьевн… Болитъ сердце ея материнское за Васюту… Что бы отправить-то ее загодя на Кубань? Но бда въ томъ, что большевики-то застигли ихъ врасплохъ. Кабы знали, что такая исторія выйдетъ, не только на Кубань — въ Черкасскій бы отправили ее… Тамъ, баютъ, никогда большевиковъ не было… Тоска беретъ… Ноетъ сердце вщее, чуетъ оно какую-то бду, а какую — не знаетъ… А что, если помолиться Цариц Небеснсй? Ну-ка, старая…
едотьевна, кряхтя, поднялась съ периньі. Подошла — «гукая» босыми ногами по полу — къ переднему углу, гд горла передъ святымъ образомъ лампадка — и упала ницъ. Долго молилась старушка, долго лежала она на холодномъ полу и въ горячихъ, но простыхъ выраженіяхъ просила Защитницу беззащитныхъ спасти жизнь ея мужа и не дать донюшку ея ненаглядную на поруганіе извергамъ рода человческаго… Нсколько успокоенная, едотьевна, наконецъ, поднялась съ «мостовъ», подошла къ кровати спящей Васюты и съ полчаса простояла надъ нею… А Васюта, раскинувши руки свои мускулистыя, загорлыя въ кистяхъ, сладко улыбалась «кому-то» во сн и совсмъ не ждала того, что случилось съ нею ровно черезъ часъ…
Сильный стукъ въ ворота разбудилъ задремавшую было едотьевну. Она быстро поднялась на постели и прислушалась. Стукъ повторился… Залаялъ «Черкесъ»…
— «Ужъ не Захарычъ ли»? — обрадовалась едотьевна, но въ слдующую минуту 2 выстрла, раздавшіеся одинъ за другимъ, убдили ее, что стучалъ не Захарычъ. едотьевна соскочила съ кровати, подбжала къ Васют и, тормоша ее, зашептала:
— Васюта, вставай скорй, большевики пришли!..
Васюта открыла глаза, полежала немного безъ движенія, потомъ встала и торопливо стала одваться. «Черкесъ» пересталъ лаять и съ тихимъ воемъ забился подъ амбаръ… На мгновенье все стихло. На двор опять забарабанили по воротамъ и рзкій голосъ крикнулъ:
— Хозяинъ, чертъ бы тебя подралъ! Открой ворота!..
— Что длать? — всплеснула руками едотьевна, — Матерь Божія, Царица Небесная!..
— Погоди, мамаша… Я пойду отопру ворота, — ршительно сказала Васюта и направилась было къ дверямъ…
— Нтъ! — бросилась къ дочери едотьевна. — Ты, Васюта, схоронись лучше… А я, старая, пойду… Богъ дастъ, мн-то они ничего дурного не сдлаютъ…
Съ этими словами старушка быстро вышла во дворъ. Васюта слыхала, какъ кто-то ругался и кричалъ на мать, какъ мать что-то говорила въ отвтъ, — и не могла двинуться съ мста… Сначала хотла бжать, но почему-то осталась въ комнат. Она догадалась, что на крыльцо поднялось нсколько человкъ, повидимому тяжелыхъ и рослыхъ — такъ сильно скрипли подъ ними доски, — а черезъ минуту, при свт зажженной матерью «маслёнки», — увидла впервые тхъ, кого знала только по разсказамъ отца…
— А-а… Да тутъ и барышня! — сказалъ одинъ изъ вошедшихъ. — Чего же ты, старуха, говорила, что ты одна?
— Вотъ, значитъ, и подводчикъ есть, — засмялся другой. — Такъ и запишемъ…
— Ну, — обратился къ едотьевн первый, очевидно старшій. — А гд же хозяинъ? Къ кадетамъ, смотри, ушелъ?
— Не знаю я ничего, — сказала едотьевна. — Мужа моего съ недлю какъ нту дома… Ухалъ въ станицу и доси не ворочался…
— Ну, ладно… Чортъ съ нимъ… А лошади есть?
— Есть.
— Сколько?
— Три…
— А повозка?
— И повозка есть…
— Пойди, — обратился старшій къ одному изъ «товарищей», — и прикажи ребятамъ запрягать повозку парой лошадей… Когда запрягуть — пусть скажутъ… Гд хомуты-то? — спросилъ онъ едотьевну…
— Въ амбар… Вотъ, ключъ… — едотьевна сняла съ гвоздика ключъ и подала его старшему… Тотъ передалъ его товарищамъ, и вс они сейчасъ же вышли во дворъ.
едотьевна подошла къ Васют, обняла ее и сказала:
— Пускай все заберутъ, лишь бы тебя не трогали…
Минутъ черезъ 20 передъ крыльцомъ стояла бричка, запряженная парой лошадей и нагружанная почти до-верху мшками съ пшеницей… «Товарищи» курили папиросы и шутили. Старшій же и еще 2-е вошли въ домъ…
— Ну, красавица, одвайся, — обратился одинъ изъ нихъ прямо къ Васют… — Ты довезешь пшеницу до станицы….
— Она больная! — сказала едотьевна.
— Цыцъ! — крикнулъ старшій. — Сами знаемъ… одвайся живй! — приказалъ онъ грубо Васют.
Васюта неторопливо одлась. Она дрожала и боялась бы не заплакать…
— Ой, горюшко мое, Васюточка, дточка, родная! — заголосила вдругъ во весь голосъ едотьевна. — Загубятъ они тебя, окаянные… Завезутъ далеко отъ меня и не буду я знать, что съ тобою.
«Товарищамъ» стало не по себ.
— Ну, будетъ, будетъ, бабка, — примирительнымъ тономъ сказалъ старшій. — Никто твою дочь губить не-будетъ. Довезетъ она хлбъ до станицы и вернется.
— Брешете, окаянные, брешете, ироды! — истерично вскрикнула едотьевна и какъ снопъ повалилась на полъ.
Черезъ минуту подвода, управляемая плачущей Васютой, выхала со двора. Въ комнат, гд лежала разбитая параличемъ едотьевна, нещадно чадила «маслёнка»… Въ выбитое стекло врывалась струя свжаго ночного воздуха… Въ углу за печкой «затурчалъ» неугомонный сверчокъ… Громко и ожесточенно залаялъ въ пустой слдъ «Черкесъ», выползшій посл ухода большевиковъ изъ-подъ амбара…
III
Большевики отступали. Отступали они поспшно, небольшими группами, причемъ каждая группа при отступленіи была предоставлена самой себ… «Комиссары», еще за день до ршительнаго пораженія своей «гвардіи», услись въ автомобили или «реквизированные» (врнй — награбленные) экипажи, сдлали необходимыя распоряженія своимъ замстителямъ и скорехонько ухали «въ штабъ арміи», куда ихъ «экстренно– вызывалъ «товарищъ-главковерхъ», якобы на какое-то «чрезвычайное военное совщаніе». Понятно, конечно, что «доблестная красная гвардія» не смогла устоять противъ напора казаковъ и покатилась назадъ— да такъ быстро, что казаки не успвали нагонятьее… «Отступала» вмст съ красноармейскимъ обозомъ и знакомая намъ двушка — Васюта Родимова. Вотъ уже вторая недля пошла, какъ она правитъ въ обоз парой родительскихъ коней и ждетъ не дождется когда, наконецъ, казаки освободятъ ее изъ проклятаго плна. Сколько пришлось пережить бдной Васют за эту недлю невольной службы у красныхъ!.. По прізд въ станицу ей, перво-наперво, пришлось долго дожидаться, когда «товарищи» разгрузятъ ея бричку. Она попыталась было отпроситься домой, но красногвардеецъ, къ которому она обратилась съ вопросомъ: можно ли хать на хуторъ, — удивленно взглянулъ на нее и сказалъ: