Ватерлиния (сборник)
Шрифт:
Невдалеке грохнул взрыв, и Шабан понял, что по нему открыли огонь. Он отметил это чисто механически, как обыватель отмечает, что на улице пыльно, сосед опять под мухой, а на забор села ворона. Проверив прицел, он поставил его на слежение и внес поправку на аберрацию. Занервничали, подумал он. Неважно они эту очередь положили, прямо скажем, бездарно. Он нашел пальцем спусковой крючок. Пора.
Перед глазами, на мгновение ослепив, вспухло белое пламя, и вездеход с ходу пронесся через огненный султан взрыва. «Неплохо», – вслух сказал Шабан и, чуть довернув ствол, нажал на спуск. От чужака полетели клочья, он вспыхнул и растекся, как пластилиновая фигурка на раскаленной плите. Потом язык огня пропал, удушенный столбом жирного
«А теперь нас… – как-то отстраненно подумал Шабан. – Все». Он понимал, что не успеет установить прицел. Слепая удача – один к десяти, кто в нее верит? Только тот, кому больше не на что рассчитывать. Надо верить. Невозможно подумать о том, что через секунду твои останки будут перемешаны с обломками искореженного железа. «Ну! – крикнул Шабан, разворачивая башенку. – Где ты?»
Второго чужака не было видно. Там, где он только что был, даже ближе, висела, неторопливо колыхаясь, плотная черная туча. Она была похожа на большую медузу посреди океана, ленивую и безразличную ко всему, что плавает вокруг, она была как живая, и не было сомнений в том, что это такое. Это был черный корабль.
– Ы-ыы-ык! – сказал Роджер, вытаращив глаза. Челюсть у него отвисла. Вездеход заскрежетал тормозами, пошел юзом.
Стрелять?.. Шабан чувствовал, как дрожит на спусковом крючке его палец. Стрелять? Или не стрелять? Он боролся с искушением нажать на спуск, он знал, что обязан стрелять в щитоносцев, не разбираясь, кто они такие. Они – враги. Этим все сказано, а значит – уничтожить. Но как можно уничтожить корабль-тучу? Как? Полоснуть излучателем, зажмурить глаза, сжаться и, раззявив рот в крике, ждать ответа? Нетрудно догадаться, что долго ждать не придется.
И все-таки – надо… Или нет? Кому я нужен мертвый? Даже не мертвый – пропавший без вести. Лизе я нужен живым, себе я нужен живым, Позднякову и то я нужен живым. Лиза будет ждать, первое время ее не тронут… Боже ты мой, разве нельзя устроить так, чтобы никого не убивать, чтобы ни у кого не поднялась рука, ведь никто из нас не держит в голове мысли об убийстве, зачем же тогда? Трус я, вот что… Не-ет, я так не могу, я должен выстрелить, я должен, я себя заставлю…
– А-ап! – Роджер со стуком захлопнул рот. – Ф-фф-фу-у! Уф!
Черный корабль исчез. Только что медуза была тут, висела и покачивалась – не то мишень, не то занавес, – и вот ее не стало, и глаза не успели уследить за ее исчезновением. Ну и правильно… Черный корабль… Бред. Их не бывает… Шабан с облегчением перевел дух, рассмеялся сквозь зубы и сразу выбросил из головы все на свете черные корабли. Второй чужак был хорошо виден. Он уходил в степь.
– Добьем! – загораясь, закричал Роджер. – Ну же!
Шабан неторопливо довернул ствол. В визир прицела было видно, что чужак гонит вовсю, стараясь успеть уйти из зоны поражения. Оттуда не стреляли. «На что они надеются? – тщательно прицеливаясь, подумал Шабан. – На то, что я промажу? Или на то, что пощажу их после того, что они сделали с Гийомом и что хотели сделать со мной? На что-то ведь надеются…»– и тут на него нахлынула волна отвращения и он понял, что не выстрелит. Там, в чужом вездеходе, были люди; лишившись мужества при виде черного корабля, растеряв весь кураж погони, не веря больше ни в себя, ни в свой пулемет, они мчались прочь от настигающей смерти, в страхе они оглядывались, не замечая заливающего глаза пота. Они втягивали головы в плечи, каждое мгновение ожидая режущего удара луча, они уже слышали шипение вскипающего металла, и в стальной коробке, наполненной невыносимым свистом работающего на пределе двигателя, цепенели на рычагах управления их руки. Они не хотели, они, должно быть, как и все, не понимали, зачем им нужно умирать. Шабан убрал палец со спускового крючка. Он чувствовал себя гадко.
– Уйдет! Уйдет ведь! – переживал Роджер. От нетерпения он подпрыгивал на сиденье. – Ну вот! В овраг ушел. Теперь ищи его…
– А ну, брось трепыхаться, – буркнул ему Шабан. – В погоню не пойдем. Во-первых, у него скорость выше нашей, во-вторых, не наше это дело – соваться под пулемет. Наше дело сообщить на Базу – и пусть они там разбираются, если им хочется. Давай-ка выйдем поглядим, что у нас с кормой. Брось сюда фильтр.
Он скосил глаза на указатель фона – как всегда, высоковат, но, в общем, не смертельно, – надел фильтр, выбрался через верхний люк и тяжело спрыгнул на землю. Какое-то мелкое насекомое, ошалев, забегало кругами возле его ног, противно пискнуло под каблуком. Корма вездехода была оплавлена и почернела. Там, где пуля выела кусок, броня прогнулась внутрь, с края выбоины свисала корявая стальная сосулька. Шабан пнул ее ногой.
– Срежем? – спросил Роджер.
– Как хочешь. Лучевик теперь твой, вот ты и режь. А лучше плюнь. Я бы еще сильнее искромсал. Может, мы под эту выбоину «армадил» получим, откуда нам знать? Нет худа без добра, и наоборот. Все в мире имеет две стороны: правую и левую, как сказал один больной после ампутации мозжечка, – вот только где теперь какая?
Маска на лице Роджера издала хрюкающий звук. «Чего он? – подумал Шабан, удивляясь, откуда это в нем самом вдруг взялась способность шутить. – Ах, ну да, как же: начальство, так сказать, соизволило. Снизошло. Дубина жизнерадостная. Вот таким почему-то всегда везет, а заодно уж и мне. За компанию. Чудо ведь, что попал я, а не они, и сразу. Чудо, что попал тогда». Он вспомнил вертолет чужаков, мохнатую вспышку в небе, смешавшуюся с дымом и дрянью, в то время как разлетелись, кружа и кувыркаясь, лопасти воздушного винта. Везение. Фатум.
– Садись, поехали.
Вездеход взял с места рывком, словно допотопный танк, выскакивающий из засады, и пошел мощно и ровно. Было ясно, что Роджер хочет о чем-то спросить, и Шабан очень хорошо знал, о чем. Он боялся этого вопроса. Теперь он чувствовал себя в положении человека, которому предстоит испытать неприятное, очень болезненное ощущение, и он, протестуя всем телом, старается оттянуть момент боли, но с сосущей тоской понимает, что момент этот наступит, что и здесь придется пройти, и еще неизвестно, что там дальше, за страхом и болью.
В устье ущелья дым стал отчетливо виден; он сделался гуще и чернее, и ветер наверху рвал его с натугой, как резину. Шабан облизнул пересохшие губы и нарочито небрежно потянулся за фляжкой, холодея при мысли, насколько фальшиво это у него получается.
– Чего встал? – спросил он, стараясь придать голосу естественное неудовольствие. Роджер молча показал на дым. – Ну и что, – упреждая вопрос, сказал Шабан. – Бывает. Там когда-то была шахта и маленький лагерь. Теперь там ничего нет, кроме брошенного старья. Должно быть, там убегуны, больше некому. Поехали.
– А может, посмотрим?
– Вперед, я сказал.
Кажется, пронесло, подумал Шабан. Еще раз пронесло… Украдкой он вытер вспотевшее лицо, промокнул рукавом залысины. Роджер повел вездеход дальше. Он явно опять обиделся и демонстративно не отводил глаз от рвущегося под днище бездорожья. Барышня, фыркнул про себя Шабан. Гимназисточка Темных веков. Мадемуазель. Ох, ах, ножки топ-топ, кружевной зонтик, на поводке болонка, как кочан, со всех сторон одинаковая. Под подушкой послание в скверных стихах от субтильного гимназиста-воздыхателя, на подоконнике выводок кактусов в горшочках и старая нервная канарейка. Еще папочка-чиновник, гомерический такой мужик, рука тяжелая… «Коллежский асессор гомерически высморкался…» Что бы ему сказать такое, чтоб не сходил с ума? Черт, и сказать-то нечего, слова все растряс, хоть жестами изъясняйся. Теперь еще и следи за ним, чтобы не сунулся в то ущелье, а пуще – чтобы не очень молол языком. О чем тут еще говорить?