Ватерлиния (сборник)
Шрифт:
Но чем бы тогда занимались штрафники?
В военное время – понятно чем. А в мирное? С риском для жизни устранять повреждения после желтых приливов? Сколь ни разнообразны природные пакости Капли, их на всех не хватит.
– Все хочу спросить, – сказал старик. – Командование обо мне что-нибудь знает?
Я пожал плечами. Нашел у кого спрашивать!
– В приказах, кажется не было. Так, слухи ходят… легенды. Мол, с той войны ходит где-то Сонная субмарина со свихнувшимся… – я поперхнулся – капитаном и экипажем лунатиков… Извини, капитан, не я это придумал.
Старый гном заперхал. Я не сразу понял, что он смеется.
– Знаю, не ты. Меня эта байка не первый год забавляет. Думаешь, я тебя одного пожалел? Как умер Витус, мне поговорить стало не с кем,
Я отвел глаза. Не люблю рушить чужие надежды. Старик вздохнул.
– Понятно. Тогда поживи здесь хоть неделю. Те, кто был до тебя, обычно соглашались. Только один буйным оказался, за горло меня взял, ну и пришлось его… сам понимаешь.
– А потом?
– А потом я их отпускал вне Гольфстрима. Кто не соглашался, того отпускал сразу. Правда, в Гольфстриме.
– И не брал слово молчать?
Старик опять заперхал.
– Плохо ты соображаешь, как я погляжу. Вот ты, штрафник, доложишь обо мне начальству? Нет? Так я и думал. Контакт с изменником, сам понимаешь, срока давности за измену нет… хотя я никому не изменял. Да и не поверит тебе никто. А засечь меня в Гольфстриме не так-то просто.
Он взболтал жидкость во фляге, посмотрел на свет, одобрительно хмыкнул и снова наполнил кружки. Как раз хватило по полной. Пьяным он не выглядел, скорее чуть-чуть сумасшедшим. Неудивительно…
– Война за Воссоединение, ха! – сказал он с желчью. – Правда, северяне почему-то называли ее войной за Независимость. Ну да не мне их судить, особенно теперь. Сколько людей утонуло, сколько лодок… Девять лет войны! Обычно чаще мы их били, чем они нас, но однажды Федерации туго пришлось. Тогда целый флот сдался… вернее, то, что северяне от него оставили. Об Экваториальном побоище слыхал небось? – Старик сердито пошмыгал. – Сказать вернее, об Экваториальном разгроме. Адмирал Штиттен, мать… До сих пор вспоминать больно. Ну, дальше лагерь военнопленных на плоту, понятное дело… для тех, кто не согласился Лиге служить. А через полгода вышло перемирие и обмен пленными. Обрадовались, дураки… А нас – за жабры! Трибунал: почему, мол, сдались? Нижние чины на офицеров кивают, офицеры – на командиров кораблей, а те на адмирала Штиттена: был, мол, приказ… А адмирал не то потонул со всем штабом, не то тоже сдался и скрывается Лигой – помню, насчет этого контрразведка особенно допытывалась. Ту логику сейчас понять трудно… Короче говоря, дали нижним чинам по пять лет лагеря, а офицерам по десять – до ловли торпед в Гольфстриме тогда еще не додумались…
Старик надолго присосался к сивушной кружке, а когда оторвался, воспаленные веки его, с сеточкой красных жилок, дрожали. Рукавом смахнул слезу:
– Не обращай внимания…
– Не хватит ли пить? – спросил я.
– Что ты понимаешь, молокосос? – возмутился старик. – Ты слушай! Знаешь, где они устроили лагерь? На Южной шапке, в десяти градусах от полюса! Лагер-коменданта не знаю, просто сволочь какая-то, а начальником охраны под ним был кавторанг Борис Могильный, Морж твой. Я с ним когда-то учился, он на курс старше был, шпынял меня, салагу… Боевой офицер – пошел в тюремщики, каково! Ну да это еще не все, слушай дальше. Бараки у нас были надувные, один на сто человек, мы своим теплом их и грели. Кое-кто и замерзал, не без этого… Лето холодное выдалось. Льдина голая, ветра такие, что на ногах не устоишь, один барак просто сдуло вместе с людьми, говорят, так и не нашли его. Всей работы нам – снег отгребать да ветрозащитные стенки наращивать. Сами и проволоку вокруг лагеря тянули, в один ряд, больше для виду. Бежать все равно некуда – везде лед, смерть, полярная ночь, а если и доберешься чудом до края льдины – что дальше? Капля… В общем, пока лето держалось, никто ни о чем таком и не заикался, а осенью начали замечать у охраны чемоданное настроение… Понял? Нам-то вкручивали, что, мол, для нашего размещения освобождается специальный плот, а оказалось намного проще: нас собирались просто бросить! Зимой Южная шапка тает полностью, а верхом на надувном бараке много не наплаваешь…
Я содрогнулся.
– На самом деле мы перемерли бы раньше, – продолжал старик. – Кто бы нам в военное время запасы оставил? До полярной базы две тысячи километров, да и встретили бы нас там… понятно как. А был слух о том, что, мол, километрах в трехстах от нас, почти у края поля, вмерзла в лед вот эта самая «Анаконда». Почти никто в это всерьез не верил – а все же надежда. Ты человеку лучик света впереди покажи – он за ним на край света пойдет, не то что на край льдины. Говоря короче, не стали мы ждать, покуда нас бросят, начали сами. До сих пор жалею, что не до всех охранников добрались, утек кое-кто… Летающую платформу нам тоже отбить не удалось. Ну и пошли… Полторы тысячи человек. Не мне одному приходило в голову, что «Анаконда» вместит едва ли одного из десятерых да поди еще ее отбей – а куда деваться? Слабых бросали… это теперь я понимаю, что некоторые из них смогли бы дойти, а тогда и сильные не очень-то надеялись – триста километров по льдам, без одежды с подогревом, почти без пищи. В похвалу людям скажу: до трупоедства дело дошло очень не сразу…
Старик отхлебнул сивухи, сморщился и вдруг захохотал:
– Флайдарты! Ты оцени честь: на нас бросили не только боевые платформы и геликоптеры – истребительную авиацию! Вреда нам от нее, правда, было чуть, а вот платформы… – Старик выругался. – После первого налета от нас едва половина осталась. Висит над головой такая сволочь, лупит на выбор, а достать ее теми пукалками, что мы у охраны поотбирали, руки коротки. Если бы не пурга да не торосы, никто бы не дошел. Разбежались… Чуть что – прятаться. Пурга, я скажу, нас тоже не жалела, на ходу люди замерзали. В моей группе семнадцать человек было, а до лодки дошло одиннадцать. Повезло, считай… Ты чего не пьешь?
– Пью. – Я сделал глоток и, когда дыхание восстановилось, спросил: – А дальше?
– А дальше сразу вышли как надо. Тоже чудо, конечно, но мы тогда даже не удивились. Пурга стихла, и картина как во сне: белым-бело, впереди во льду лодка припорошенная, а у горизонта – море… Сутки мы ждали, готовились, боялись страшно, что лодка уйдет, а дальше… сам сообрази. Пока могли, резали их без звука, поодиночке. Потом пальба пошла. Трое нас живых осталось да двое тяжелораненых, оба умерли на следующий день, зато лодка – наша, и уж тут времени не теряй… Ты пей, пей, не стесняйся.
– Я пью.
– Может, кроме нашей, на льдине еще какие-то группки остались, но мы их ждать не стали. Да и они не стали бы нас ждать, если бы не нам повезло, а им. Правильнее сказать, мы не стали дожидаться, когда нам на рубку свалится тактическая ракета. Кое-как выломались из льдины, она уже и сама трескалась, – и на глубину, под лед, под шапку. Ищи нас…
– Неужели не пытались выследить? – поразился я.
– Конечно, пытались, да не очень долго. К тому времени перемирие давно кончилось, так что командованию было не до нас. А нам – куда податься? Стали держать совет. Подальше от мест боевых действий – это раз. Зоны Лиги и Унии сразу отпали: никто бы не поверил, что мы не смертники с гигатонным зарядом на борту, утопили бы сразу по обнаружении. Притом не хотелось чувствовать себя предателями, бродил в нас еще кое-какой идеализм… Пошли было к Независимым, они тогда с нами вроде в союзе были, однако ж не настолько тесном, чтобы перебежчиков выдавать… на то мы и надеялись. Потом сообразили, что Независимым лодка была нужна, не мы. Ну и решили выждать…
– Чего, кэп? – легкомысленно спросил я. – Окончания войны и всеобщей амнистии?
С минуту старик сверлил меня бешеным взглядом – мне даже показалось, что он готов швырнуть свою кружку мне в лицо. Но обошлось, и опять на меня уставились глаза сушеной воблы.
– Ты, парень, больше так не шути, ладно? Вижу, что брякнул по недомыслию, потому и прощаю. Сам не знаю, чего мы ждали… может быть, шанса улететь с Капли – куда угодно, с какого угодно терминала. Одно время нам казалось, что такой шанс непременно будет, стоит только дождаться… Да и просто пожить лишние несколько лет – разве плохо?