Вавилонские хроники
Шрифт:
Мурзик насторожился. Санитар шлепнул на справку печать и вручил мне. Я тут же размазал свежие чернила и заполучил фиолетовое пятно на палец.
– Идем, что стоишь, – сказал я Мурзику, подталкивая того к выходу.
Санитар протянул руку и надавил на кнопку, вмонтированную в стол. Над дверью загорелась лампочка с надписью «входите».
Мы с Мурзиком вышли в коридор, прошли, следуя указанию любезной старухи в регистратуре, направо и оказались перед большой белой дверью с надписью «Государственный Экзекутарий. Порольня-автомат. Вход строго
– Сюда, – сказал я.
Мы толкнули дверь и оказались в большом зале, похожем на физкультурный. Пахло здесь, как в зверинце. По всему залу стояли длинные кушетки, над которыми имелись откидные крышки, по форме напоминающие гробы. Сбоку от кушетки имелась небольшая приборная доска.
К нам подошла, переваливаясь, толстая женщина в голубом халате – оператор.
– Давайте, – не глядя на нас, сказала она.
Я вложил в ее сарделькообразные пальцы бумажку, выписанную санитаром. Она мельком глянула на нее, потом повернула вверх ногами и еще раз глянула. Затем перевела взгляд на Мурзика.
– Этот? – на всякий случай спросила она.
Я покраснел и прогневался.
– Арргх!.. – заклокотало у меня в горле. Но женщину-оператора, в отличие от госпожи Алкуины, это не тронуло.
– Мало ли, – невозмутимо ответствовала она. – С этой модой не угонишься, кто во что одет да какую морду наел… А то бывает, что раб в офисе работает, а господин на мотоцикле гоняет, вот и разбирайся, кто кого пороть привел. Был такой случай… Перепутали…
Она еще раз посмотрела в справку и велела Мурзику раздеваться. Мурзик избавился от свитера, принялся копаться в застежке на джинсах. Женщина-оператор уже шла к кушетке.
– Сюда ложись! – крикнула она, шевеля откинутый гроб.
Сверкнув голой задницей, Мурзик неловко пошел к кушетке.
– Рубаху сними, – сказала она укоризненно. – Что ты как чурка безмозглый. Первый раз, что ли…
Мурзик снял рубашку и майку и остался совершенно голый. Ежась, улегся на кушетку. Хрустнул полиэтилен.
– Во, – одобрительно сказала ему оператор. И мне: – Рот заклеивать будем, чтоб не орал? Четверть быка за клейкую ленту.
– Не надо, – сказал я. – Он и так орать не будет, верно, Мурзик?
Мурзик не отозвался.
– Розги у нас одноразовые, – поясняла между тем женщина-оператор, вытаскивая из ведра, пахнущего медицинской дрянью, четыре березовых прута. – Так что заразы не опасайтесь. А постоянные клиенты со своими ходят. Кстати, имейте в виду. Вам какой материал? Можно и синтетикой, но большинство предпочитает березу. Ближе к природе. Естественное – оно всегда лучше.
Она взмахнула прутами, пробуя их и стряхивая с них капли той дряни, в которой они были замочены. Вставила их в пазы. Прутья легко ушли во чрево гроба.
– Ну, – бодро сказала оператор, – поехали…
И надавила обеими ручищами на белый блестящий гроб. Гроб плавно опустился и накрыл простертого на кушетке Мурзика.
– Здоровье в порядке, уровень жалоб второй… –
– Что значит – «второй»?
– Стал много себе позволять, высказывает свое мнение, проявляет лишнюю инициативу… – пояснила она. И повела пальцем по инструкции, выбитой на металлической пластинке и прикрученной к боку гроба. – Рекомендуется десять ударов без оттяжки.
– Хватит и пяти, – сказал я.
– Дело ваше.
Она нацарапала цифру «5» на заранее проштампованном стандартном бланке «Справка Государственного Экзекутария. Экзекуция произведена. Порольня-автомат номер 11», криво расписалась. Отдала бумажку мне. Набрала несколько цифр на табло.
В машине что-то зажужжало и тихонько запело. Потом свистнуло. Мурзик тихонько охнул из-под гроба.
Порольная машина работала с небольшими интервалами. После пятого мурзикова оха она перестала жужжать и как бы умерла. Оператор подняла гроб. На спине Мурзика опечатались пять ровных красных полосок. Мурзик был потный и несчастный.
Мурзик сполз с кушетки и принялся одеваться. Он заметно присмирел. Женщина-оператор выдернула березовые пруты и бросила их в корзину с надписью «использованные». Я поблагодарил ее и вышел из порольни. Я решил ждать Мурзика в коридоре.
Мурзик появился – тихий, даже какой-то задумчивый. Свитер он надел на левую сторону.
– Переодень, – велел я, – не то побьют.
– Уже, – сказал Мурзик. Но свитер переодел.
Мы вышли из экзекутария. Я вдруг понял, что очень проголодался.
– Мурзик, – сказал я, – сегодня ты стряпать не будешь. Я этого не выдержу. Ты пойдешь в ближайший ресторан и возьмешь там готовый обед. Пусть запакуют. Скажи: герметично.
Мурзик повторил, как болванчик:
– Это… герметично.
Я продолжал:
– Суп из морепродуктов, пареный рис с маслом, тушеная свинина и светлое легкое пиво. Запомнил?
Мурзик ошеломленно кивнул. Я вручил ему сорок сиклей и отправился домой.
Два дня после посещения экзекутария прошли тихо и незаметно. Все было как обычно. В день Мардука я вознесся на вершину обсерватории, обнажил орудие прогнозирования и бездумно отдался на волю присосок и насадок. Легкий ток приятно отозвался во всем моем естестве. Все неприятные мысли разом покинули меня. Мне было хорошо – вольно и покойно.
Приятный ветерок долетал до башни обсерватории со стороны садов Семирамис. Еле слышно доносилась музыка – в садах играл духовой оркестр.
Здесь, над Городом, все выглядело иначе. Суета, бедность, уродливые лица, неуверенность в будущем, зависимость – все, что слагается в отвратительную гримасу мегаполиса, – все это осталось внизу, на мостовой, у подножья высокой башни. Вокруг открытой площадки на крыше медленно плыли облака. Тягуче раскинулся лазоревый небосвод. Кое-где высились другие башни, но даже и башня Этеменанки выглядела мне ровней – отсюда, из обсерватории.