Вавилонский голландец
Шрифт:
А пока, в первые дни, было просто очень приятно нырять в океан книг, где каждая новая страница могла принести неожиданное открытие или идею. Я пропустил только один день – простоял на палубе все время, пока мы проходили бесконечные шлюзы Панамского канала, а потом вернулся к работе. В таком головокружительном настроении я и пребывал, когда мы бросили якорь вблизи крохотного острова Юнион, что к северу от Гренады.
Я с любопытством смотрел на берег. Да, я бывал на Карибах раньше, но такого мне видеть не доводилось. Ярко-синяя, сапфировая вода в море, у нас за спиной, и нежно-зеленая – в бухте. Никаких роскошных курортов, аляповатых дворцов, белоснежных пляжей с зонтиками – полукруглый
– Кто со мной на берег? – позвал Джошуа, уже из шлюпки. Я поспешил к веревочному трапу.
Забавно было первый раз ступить на пирс. Я и забыл это ощущение – когда привыкаешь к корабельной качке и твердая земля плывет под ногами. Было жарко, сухо и, главное, тихо, после постоянного ровного ветра в океане. И пахло совсем по-другому, уже не морем, а земными запахами, горячей пылью, травой, дымом, пряностями.
Мы разбрелись по крохотному городку – собственно, одна улица вдоль моря, с лавками, обшарпанными барами, ресторанчиками под навесами из листьев. Чуть в глубине, в тени деревьев, стоял «Капитанский клуб». Это здание было пошикарнее прочих. Вверх, на холмы, надо думать, к дорогим виллам, уходила пара дорог, не таких разбитых, как главная улица. Зато по ней можно было идти, не опасаясь транспорта: за все время мимо нас проехал один грузовичок и один трактор с овощами в прицепленной тележке.
Мы с библиографом Хосе сели на террасе в небольшом баре, заказали по кружечке пива. Я не пил ничего с самого отъезда, если не считать рюмки коньяку в честь наших успехов, и в голове слегка зашумело. Было необыкновенно приятно вот так сидеть на твердой земле, расслабившись и не ожидая в любой момент толчка или крена. Хосе рассматривал картины на стене: на рынке по дороге от причала продавали все больше яркие картинки местных примитивистов, по десятке, а здесь висели викторианские гравюры. Барменша, полная породистая мулатка, перекидывалась репликами с народом в баре и с прохожими на улице. Народу в городке, судя по всему, было не много; мимо бара, где мы сидели, то и дело проходили наши товарищи с корабля. Я вспомнил, как мы считали рыб в озере, выпуская меченые экземпляры, и машинально занялся подсчетом: сколько знакомых приходится, например, на сто прошедших? Хосе отвлек меня от этого дурацкого занятия.
– Скажи, Леон, у тебя были в детстве книжки… – Он замолчал, пытаясь подобрать слова. – Такие, которые, кроме тебя, никто не читал?
Я сразу понял, о чем он говорит.
– Такие, что потом, уже взрослым, спрашиваешь, а их никто не знает?
Хосе радостно закивал:
– У меня таких было две. Одна называлась «Приключения колорадского жука». Как он родился в Америке, а потом в мешке с картошкой переехал на Кубу. Никто никогда о такой даже и не слышал. А другая называлась «Орден желтого дятла». К сожалению, они остались на Кубе, теперь не доберешься, а вот…
– Погоди! – перебил я. – У меня тоже была книжка «Орден желтого дятла». Ты правильно перевел название?
– Да. Это бразильская книжка, про девочку Лусию.
Я ужасно разволновался, залпом допил пиво и выпалил:
– У меня тоже была эта книга, и ее тоже никто не читал, кроме меня!
Хосе философски пожал плечами:
– Ну, значит, она не подходит для корабельной библиотеки. Но согласись, здорово, что такие книги бывают. Их покупает папа в магазине по дороге с работы, приносит, пряча в портфеле, а после ужина торжественно достает. И потом каждый вечер читает по одной главе, а если мама вовремя не спохватится и не скажет: «Ну-ка, сейчас же спать!» – то и две.
– Да, да! – подхватил я. – А ты просишь: ну еще, до конца главы! А потом: ну, самое начало, чтобы знать, про что там!
– Верно. А потом ты вырастаешь, и вдруг оказывается, что этой книги не читал больше никто. Ты понимаешь, что это значит?
Меня охватило удивительное чувство: сейчас казалось, что меня долго, можно сказать всю жизнь, кто-то вел невидимой рукой, чтобы привести именно сюда, в этот безымянный бар на никому не известном острове Юнион.
– Кажется, понимаю. Эти книги написаны для одного человека: для тебя.
Мы взяли еще по кружке и немного посидели, размышляя о нашем открытии. Впрочем, Хосе и открытием-то его не считал: ну да, он давно это подозревал, а что тут удивительного, если книга написана специально для тебя?
Мне показалось, что он воспринимает эту идею скорее в поэтическом ключе, не задумываясь, где взять эти миллиарды книг, по одной на каждого человека, кто их издает в одном экземпляре и как потом распределяют, не путая, кому что предназначено.
Я попытался ему втолковать, как сложно было бы организовать такое дело, но Хосе, внимательно выслушав меня, парировал:
– А как Санта-Клаус не путает, кому какой подарок принести?
На это я не смог возразить, а пока думал, мы услышали низкий гудок. Это был наш корабль, перепутать невозможно, и я на мгновение ощутил приступ паники: неужели они уходят без нас? Но нет, просто освободилось место у главного, глубоководного причала, и корабль, осторожно маневрируя, швартовался у стенки.
Когда через некоторое время, достаточно насладившись прогулкой по твердой земле, мы подходили к пирсу, с борта уже был спущен главный трап, а на борту вывешен плакат «Добро пожаловать в библиотеку!».
В первый день гостей было немного. Встречали их по-царски, угощали холодной содовой, провожали в читальные залы, расспрашивая о вкусах и предпочтениях, а заодно о жизни, о родных, о видах на урожай. Но уже назавтра началось обычное сумасшедшее представление, о котором мне столько успели рассказать.
Особенно много приходило детишек, с мамами, а потом и без взрослых, стайками, со старшими во главе. Мобилизовали всех, даже Чань Тао на своем ужасном английском, совершенно, на мой слух, неотличимом от китайского, что-то объяснял гостям, и ему почтительно внимали. Читальные залы были заполнены, многие сидели скрестив ноги на палубе, дети периодически дрались и прибегали жаловаться, а один мальчик потерялся в недрах корабля, забравшись куда-то в узкие проходы между обшивкой и Правым залом. Народ на Юнионе был необычайно приветлив, но громогласен и неусидчив, так что корабль напоминал огромный африканский базар. В девять вечера мы наконец закрывали лавочку, и можно было насладиться тишиной.
На третий день, я хорошо это помню, я сидел в складном кресле на юте, за камбузом, когда из-за надстройки появилась Лиз.
Мы сразу столкнулись взглядами, и я уже не мог отвести глаз. Это было как морок – я просто смотрел и смотрел в ее темные глаза, даже не понимая, что это, как минимум, невежливо. Осознавал я только одно: происходит что-то очень важное.
Наконец она улыбнулась, протянула руку и представилась. Наваждение рассеялось.
Потом я бессмысленно бродил по палубе, стараясь попасться ей на глаза, но она внимательно слушала Джошуа, а меня все время звали помогать в читальные залы. Когда я отделался от очередной разговорчивой дамы и выскочил наверх, Лиз уже нигде не было. Я натолкнулся на Джошуа и спросил его: