Вавилонский голландец
Шрифт:
Мэрион оглянулась. Мама стояла, прислонившись к стене. На лице у нее застыло очень странное выражение.
– Мам?
– Я собиралась тебе сказать, и каждый раз нам что-то мешало, – начала мама.
– Да не слушай ты его, – возмутилась Мэрион. – Он и не то еще наговорит, был один козел, стало два. Пойдем кино смотреть. А, и я же тебе не дочитала! Пошли скорее, я ведь почти закончила, сейчас тебе дочитаю и напишу эпилог. Издам, и мы разбогатеем и уедем на остров Пасхи, там всегда тепло…
– Послушай меня, Мэри. – Мама взяла ее за плечи и повернула лицом к себе. – Послушай меня. Посмотри на меня.
– Пятьдесят пять, – машинально ответила Мэрион.
А потом она посмотрела.
Это не было такое же коричневое платье, как то, в котором мама провожала ее в аэропорт. Это было то же самое платье. Мама не просто хорошо выглядела. Она вообще не изменилась. Она всегда выглядела молодо. Тогда, в пятьдесят, она выглядела лет на сорок. Но она и сейчас выглядела лет на сорок. Ни одного седого волоса не прибавилось к элегантной белой пряди в челке. Ни одна морщинка не стала глубже, даже неизбежные «куриные лапки» едва видны – в точности как тогда, когда Мэрион последний раз видела ее через стеклянную стену в аэропорту. Тогда, пять лет назад, когда мама и папа провожали ее, перепуганную первокурсницу, в неведомый, опасный и волшебный университет Беркли. Они смеялись и уговаривали ее не волноваться, ничего не бояться и помнить, что они ее всегда будут ждать.
А когда Мэрион приземлилась в оклендском аэропорту и включила телефон, собираясь позвонить и сообщить, что она отлично долетела, телефон зазвонил сам, незнакомый номер, какой-то чужой голос… Связь была очень плохая, она не расслышала и половины, что-то случилось по дороге из Кеннеди, то ли бензовоз перевернулся, то ли цементовоз… Потом звонок оборвался, а еще через минуту позвонила мама и сказала, что с отцом несчастье. Нет, приезжать не нужно, не нужно, я сказала, я не хочу, чтобы ты приезжала. Мэрион, сказала мама, Мэри, детка, ты, пожалуйста, иди завтра в университет и помни, что я тебя всегда буду ждать. Как только сможешь, так и приедешь. А сейчас не нужно. Мне нужно побыть одной. Совсем недолго. А потом приезжай, я тебя всегда буду ждать.
– Не называй меня больше Мэрион, – попросила Мэрион, когда снова смогла сказать что-то внятное, – хорошо? И Мэри не называй. Я тебя люблю, мам. Не нужно меня больше ждать, ладно?
Она посмотрела в окно. Светало, пора ехать на работу. Мэрион прибрала со стола три недопитых чашки и одну нетронутую, сложила в пакетик печенье, убрала в сумку, на завтрак, и пошла в душ.
В метро на сиденье лежала бульварная газетка, сложенная в четыре раза. В левом верхнем углу кто-то обвел синим фломастером объявление о найме: «Требуется вахтенный матрос с опытом литературной работы».
Мэрион вышла из вагона, пересела на коричневую ветку, поднялась по эскалатору на Уолл-стрит, не спеша дошла до морского порта. Постояла на пирсе, достала из сумки печенье, покормила чаек. Вытащила зеркальце, расческу и губную помаду, привела себя в порядок. Достала из сумки ноутбук, размахнулась и кинула его в воду. Обвела глазами корабли у причала, выбрала один, побольше. В самый раз. Осталось только придумать, как ее будут звать.
– Моя фамилия Игл, – представилась она решительной девице в нелепой треуголке и камзоле. – Собираюсь устроиться к вам на работу.
– Вы Робин, – ответила решительная девица радостно и без вопросительной интонации. – Мы вас ждем. Капитан показывал ваше резюме – фантастика просто, точно то, что нам надо. Опыт вахтенного матроса плюс четыре языка! А вашим романом вся ночная смена зачитывается. Говорят, вещь абсолютно гениальная. Я еще не читала, у нас один экземпляр всего. Йоз заказал еще полдюжины, но доставят уже, только когда мы в Калькутте будем. Не раньше.
– Ничего, я подожду, – невпопад ответила Робин. – Мне не к спеху.
Алексей Карташов
Зенон, мореплаватель
Когда же это было? Шестого марта, да. Звонил телефон. Я валялся в постели, было почти десять утра, но вставать не хотелось: уже неделю я просыпался, вспоминал, что защитил диссертацию, и преисполнялся счастливой ленью. Не нужно было спешить, нервничать, пересчитывать бесконечные модели, рисовать плакаты, репетировать доклад. Первый раз за три года я мог с чистой совестью ничего не делать, и это было прекрасно до испуга.
На работу выходить пока было не нужно: кажется, они хотели меня взять, но тянули с окончательным ответом, и я наслаждался вынужденным бездельем. Не бог весть какое замечательное место, но вполне солидный университет, департамент небольшой, однако известный в академическом мире. Умеренно известный, нобелевских лауреатов в департаменте не водилось, да и во всем университете был всего один. Ставки постдока, по моим расчетам, как раз хватало, чтобы снять небольшую квартиру, поменять машину на чуть более новую и не особо экономить на еде. Читать один курс студентам по калькулюсу (этим идиотским словом они называли наш матанализ) и раз в два семестра – еще один курс, аспирантам по теории графов.
Честно говоря, все это имело довольно слабое отношение к моей теме, но мне разрешалось в остальное время заниматься собственными изысканиями. Не то чтобы это было лучшее место в мире – те несколько человек, с которыми я действительно хотел бы поработать, были раскиданы по другим университетам, в разных странах, – но, по крайней мере, толковые люди в департаменте есть; к тому же у меня будет доступ к нескольким прекрасным библиотекам. А мне сейчас позарез требовались некоторые, довольно редкие книги – была одна сумасшедшая идея, но после успешной защиты никакая идея не кажется слишком безумной, вот я и думал, почему бы не попробовать?
К телефону я так и не подошел и услышал, как на кухне сначала автоответчик моим собственным, до отвращения деликатным голосом врал, что меня нет дома, а потом кто-то немолодой и насмешливый долго что-то втолковывал. Слышны были только интонации; под конец в голосе моего несостоявшегося собеседника явственно звучало разочарование и даже сочувствие, как будто я упустил что-то важное, что предлагают раз в жизни, да и то не каждому.
Я попытался снова уснуть, не получилось, пришлось вставать. Ополоснул физиономию, посмотрел за окно и отправился варить кофе.