Вчера-позавчера
Шрифт:
Соня не пришла. Ицхак был уверен, что ей стыдно за то, что поступила с ним несправедливо; и пробудилась в нем жалость к ней, и он решил проявить к ней снисхождение. Решил пойти к ней и протянуть руку для примирения. И себя ему тоже стало жаль — ведь он так одинок.
Пуа и Осип уже возвращались с прогулки. Она была усталая, но счастливая. Осип шел впереди и так держал свою трость, будто лишь она одна осталась ему от их вояжа. Увидела госпожа Гофенштейн Ицхака и сказала чуть визгливо и ребяческим тоном: «Прогулку сегодняшнюю я никогда не забуду. Мы были в Кфар-Сабе и дошли до Антипатриды. Живем мы на нашей земле и не знаем ее. И арабы — совершенные джентльмены. Один эффенди пригласил нас к себе домой и принимал нас, как дорогих гостей. Что скажет он, господин Кумар, на это? Салат, которым он угостил нас, стоит всех деликатесов мира. И самовар у него есть, настоящий самовар, русский самовар. Дал ему самовар господин Айзенберг из Реховота. Жаль, что мы не умеем говорить по-арабски. Но мы поняли друг друга. Не так ли, Осип? Как он сказал тебе? „Харашо“, прямо как русский от рождения. До чего же здоровые зубы у их женщин! Я не верю в байку, что есть богатые арабки, которые вырывают себе здоровый зуб и вставляют золотой от зависти к нам, европейцам. Я была бы готова отдать все мои деньги и золото, лишь бы были у меня здоровые зубы, как у них. Правда, господин Кумар, между нами, нет у меня ни грамма золота, кроме золотого наполеондора, приготовленного на плату за квартиру. Испанская пословица гласит: здоровый зуб прекраснее любого драгоценного камня. Вижу я, что господин спешит, и не смею его задерживать. Пожалуйста, пусть передаст он привет от меня госпоже Цвайринг и, пожалуйста, пусть скажет он ей спасибо от меня за то, что согласилась она по доброте своей заменить меня в саду. Не знаю, как это случилось со мной, что я оставила этих милых деток и отправилась гулять. Но эта прогулка стоила того. Не так ли, Осип?»
Осип кивнул головой и сказал: «Гм…» И во время «гм…» поднял свои глаза и взглянул сердито на Ицхака. Показалось ему, что этот маленький палестинец смотрит на него с подозрением. «Куда?!»— спросила в испуге госпожа Гофенштейн Осипа, вознамерившегося идти. «Гм… — ответил Осип. — Но ведь нужно мне купить себе что-нибудь на ужин». — «Что это вдруг? Разве не решили мы вместе, что будем ужинать у меня дома?! Итак, господин Кумар… что это я сказала господину?..» — «Что?» — спросил Ицхак в панике. Улыбнулась Гофенштейн и сказала: «Уже забыл он, что я ему сказала. Разве не сказала я ему, чтобы передал он привет…» — «Да-да», — сказал Ицхак и отправился дальше.
Та же лампа, что освещала ему вчера дорогу к ее дому, светила ему и в эту ночь. Но в эту ночь он продвигался еле-еле. Поторопится — и сделает огромный шаг вперед, остановится — и на месте замрет.
Соня сидела, как и вчера, в кресле, купленном у княгини Миры, и маленькая подушка была подложена в изголовье кресла, прикрывая места, с которых слезла краска. При его появлении лицо ее вытянулось, и губы искривились дугой, и нечто вроде пухлой складки опоясало ее подбородок и сделало ее лицо более женственным. Потом складка спустилась на шею, а подбородок заострился по направлению к Ицхаку, и губы приоткрылись немного. Взглянула она на него без удивления. Хоть и не ждала она его — знала, что придет; а раз знала, что придет, то и не удивилась.
В тот час она не занималась чулками. Но занималась тем самым одеялом, про которое вчера подумал Ицхак. Протянула Соня Ицхаку кончики пальцев с иголкой между ними и вернулась к своему занятию.
Стоял Ицхак перед Соней и не смел взглянуть ей в лицо. Поэтому смотрел он на одеяло на ее коленях, а с одеяла сердито смотрела на него собака точно так, как сердитый Гриша, которого мы терпеть не можем. Повернул Ицхак голову в другую сторону, сдвинулось одеяло на Сониных коленях, и покачнулась палка в собачьей пасти. Передернул Ицхак плечами, снова повернулся к Соне, и снова уставилась на него собака сердитым взглядом. Встал перед ним образ Гриши, и переполнилось сердце Ицхака гневом и ревностью.
«Зачем я думаю о нем? Ведь тогда и Соня будет думать о нем. Такова сила телепатии». Тут он ужаснулся: так может быть, и он думает о Грише, потому что Соня думает о Грише? И снова наполнилось его сердце ревностью, хотя он понимал, что вряд ли в мыслях Сони есть что-нибудь хорошее о Грише.
Постепенно-постепенно ушла из его сердца ревность, но на смену ей опять в его душе запылал гнев. Будучи слабохарактерным человеком, понимал он, что гнев ни к чему не приведет, и подавил он его. Люди, подобные Ицхаку, не понимают, что нет в их характере твердости, поэтому он был очень доволен собой, что сумел подавить свой гнев. Начал он говорить размеренно и спокойно. Соня сидела с разгневанным видом. Ицхак был поражен: после всего, что было, она сердится?! Она обязана сейчас же признать свою вину и попросить у меня прощения! Но я не прощу ее.
Соня не пыталась помириться с Ицхаком. Наоборот, она продолжала злиться. Он стал опасаться, что она начнет говорить ему грубости. Опередил ее и заговорил с ней о любви. Взглянула на него Соня и почувствовала, что ей претит высокопарность его речей.
И тут мы должны заметить, что в чем-то она была права. Ицхак говорил тоном хозяина маленького дома в праздничный день. Праздничность эта вывела ее из себя, и она разозлилась. И так как не могла она от злости найти подходящие слова на иврите, стала говорить с ним по-русски. А он не понимал русского языка. Заметила это Соня и сказала: «Ах да, забыла я, что ты из Галиции», — и заговорила с ним на идише, как говорят с простыми людьми, не знающими языка образованных людей. Соня, не привыкшая к идишу, говорила наполовину на идише и наполовину по-русски, а он, не знающий русского, не понял большинства ее слов. Еще больше выросла преграда между ними, и он ощутил себя лишним.
В то время как Ицхак только почувствовал отдаление Сони, она уже в душе своей порвала с ним. Думала Соня: неужели из-за двух-трех поцелуев я ему обязана чем-нибудь? Или считает этот парень, что поцелуи девушки порабощают ее навечно? В любом случае я не принадлежу ему. Уже пришло время, чтобы он вырвал меня из своего сердца. До чего бы я дошла, если бы каждый молодой человек, которого я целовала, воображал бы о себе так, как этот галициец?!
Ицхак не знал, что на душе у Сони. И чем больше отталкивали его, тем сильнее он пытался к ней приблизиться. Он начал говорить то, что она раньше любила, но не понимал, что эти речи нравились ей не сами по себе, а оттого, что ей нравился тот, кто это говорил. Обрезала она его: «Пожалуйста, прошу тебя! Не наводи на меня скуку!» Ицхак пришел в замешательство: все, что он делал, он делал только потому, что знал — ей это нравится, а теперь она отворачивается от него.
Часть четырнадцатая
КРАТКИЕ ПОЯСНЕНИЯ К ПРЕДЫДУЩЕЙ ЧАСТИ
Перемена эта… с каких пор началась? Началось это, пожалуй, так. Как-то повстречала она его в новой одежде. Посмотрела на него, и казалось, что разглядывает она его с симпатией, но вдруг сказала: «Был у нас в городе учитель-еврей, круглый, как бочонок селедки, и носил он голубые носки, похожие на твои». До Ицхака не дошло, что она хотела посмеяться над ним — к чему насмехаться над голубыми носками, тем более в Эрец Исраэль, где вовсе не каждый уделяет внимание своей одежде, тем более — носкам под брюками. Когда же почувствовал он насмешку, был задет ее словами. И как только она это увидела, не упускала ни одного повода, чтобы спровоцировать его.
Но тогда все еще приходила Соня к нему, как обычно. Пока не пришел тот самый день, когда он ждал ее, а она не пришла. Пошел он тогда к ней. Изобразила она удивление. Ушел он от нее с обидой.
Ицхак был уверен, что Соня придет и попросит у него прощения — она ведь понимает, что вела себя недостойно. Сидел с сердитым видом, чтобы проучить ее и научить прилично себя вести. Что сделала она? Она не пришла и не дала ему повода поучить ее приличиям.
Решил уступить ей, только бы пришла. Что сделала она? Она не пришла и не дала ему повода выказать ей свою уступчивость. Сидел он, совершенно опустошенный, и ждал ее. И уже стал сладостен ему его гнев; и любовь, которой он не знал никогда в жизни, поднималась в нем; такая любовь… начало ее — волшебство, а конец — сумасшествие. Он сидел наедине с собой и перебирал в мельчайших подробностях каждое ее движение, доставлявшее ему радость при ее появлении; а теперь она не приходит, и горечь у него на душе. Как прелестна была Соня в те мгновения, когда она входила к нему, откидывала голову назад, и ее шляпка слетала с нее, а она стояла перед ним, полная любви. Если бы он не видел этого, не мог бы представить себе, что одно только присутствие ее радует душу. И как только вспоминал он эти минуты, как она стояла перед ним… вспоминал, как она откидывалась на его кровати, а он садился рядом с ней и погружал свои пальцы в ее волосы… вкалывал в непослушные пряди изящный гребешок… как пальцы его охватывала дрожь… — только одно воспоминание об этом вынимало из него всю душу, так сладко оно было.
Что тут можно добавить и о чем рассказывать? Ицхак сидел и ждал, а Соня не приходила — ни с закатом солнца и ни с появлением звезд, ни вчера и ни сегодня. Уже прибрал он в комнате и зажег лампу, расстелил скатерть и накрыл на стол. Все готово к трапезе, не хватает только Сони, которая придет к столу. Стоит коробка со сластями, купленная Ицхаком, чтобы украсить для Сони трапезу, и девушка, изображенная на крышке коробки, улыбается ему белозубой улыбкой. Неужели и сегодня Соня не придет? Соня не пришла ни сегодня и ни на следующий день; и они не ужинают вместе и не гуляют вместе — ни в саду барона, и ни по берегу моря, и ни на песчаном холме, который назван в честь влюбленных Холмом любви. Куда бы ты ни повернул там, ты встречаешь парочки влюбленных. Однако Ицхака и Соню ты не встретишь вместе. Ради воспоминаний ходит Ицхак во все эти места, где он гулял вместе с Соней, хотя и знает, что все его хождения — напрасный труд. Ах, Ицхак… товарищ наш… Ищет он Соню, но Соня не встречается ему.