Вчера-позавчера
Шрифт:
Подумал Ицхак, если я… тогда она… — то есть если я женюсь на Шифре, сможет она, моя теща, поехать к родителям. Сказала Ривка: «Мой отец и моя мать — в Эрец Исраэль, а я не могу их увидеть… Поезжай, они говорят мне. Легко вам говорить, поезжай! Почему ты смеешься, Шифра?» Сказала Шифра: «Я только одна говорила, а ты говоришь — вам». Вспомнила Ривка о том, что решила раньше по поводу Ицхака, и разозлилась на саму себя, ведь все, что она сделала, — сделала ровно наоборот. Смотрела Шифра на мать и удивлялась.
Так же и на второй день, и на третий день продолжал Ицхак красить у Рихарда Вагнера. Когда нанял Вагнер Ицхака на один день, то нанял его закончить работу, брошенную другим маляром. Как только увидел, что работа его хороша, поставил перед ним остальные предметы обстановки. Как делал он, так делала и его жена. Всякий раз, как приходила она взглянуть на его работу, приносила с собой вещи для покраски. Проработал Ицхак два дня, и три дня, и четыре дня. Покрасил скамейки, и стулья, и столы в саду, и садовую беседку, и доски для навеса, и шесты, на которые натягивают навес от солнца. Когда увидела жена Вагнера сад и садовую мебель, сказала: «Пусть поработает еврей у нас еще день и обновит обстановку в доме». Когда увидел Вагнер, что домашняя мебель стала красивее, чем была когда-то, сказал: «Пусть поработает он еще пару дней, пока не обновит весь дом». Красил Ицхак еще день, и еще день, и не оставалось у него свободного времени на поиски комнаты, поэтому он все еще жил в гостинице.
Шоэль-Гиршл вернулся из своей поездки за Иордан. Бизнес ему не удался. Но он не жалел о поездке. Столько лет заперт он был в городе, без свежего воздуха, и всего-то приходилось ему проходить из гостиницы до бейт мидраша и из бейт мидраша до гостиницы. Вдруг представилась ему возможность попутешествовать по стране и увидеть Иордан, и Мертвое море, и землю Моава, и другие места, упомянутые в Торе. Господь, Благословен Он, любит народ Израиля, и Он дал нам землю желанную, добрую и просторную, которая за грехи наши многие была отнята у нашего народа. Но и в гневе своем помнил Он о нас, и жалел нас, и дал нам замечательные заповеди. Удостаивается еврей — выходит он и ездит по стране, чтобы купить пшеницу для мацы и лулавы к празднику, и видит хоть немногое из того хорошего, что есть у нас. Бродит Шоэль-Гиршл по своей гостинице подобно первому человеку, изгнанному из рая, и самые разные картины, виденные им в дороге, встают перед ним. То он — поднимается в пальмовую рощу, то он — плывет в лодке по Мертвому морю. И тяжелая зеленовато-синеватая вода с зелеными пальмами, как бы окутанными сияющим зеленоватым шелком, поднимает в его сердце желания, которых он не знал никогда в жизни. Бродит он и напевает печальный нигун «…в падении нашем Он помнит о нас, и Его милость навеки…», и рассказывает, и рассказывает обо всем, что видел на Иордане, и на Мертвом море, и во всех тех местах, где побывал, и вздыхает, что за грехи наши многие забрано все из рук наших. «А ты, Ицхак-эффенди, — сказал Шоэль-Гиршл Ицхаку, — был в Яффе? Что нового в Яффе? Слышал я, что строится город. Шестьдесят домов зараз. Не посоветуешь ли ты мне учиться писать мезузы? Можно заработать на мезузах больше, чем я заработал на лулавах. Или, может быть, отправимся за Иордан и откроем там маслобойню? Ротель овечьего молока там — два бишлика, и на нем — сметана толщиной в два пальца, а утром она твердеет, и можно резать ее ножом».
Когда закончилась работа Ицхака у Вагнера, пошел он к Эфраиму-штукатуру. Сказал Ицхак Эфраиму: «Ты ведь со многими имеешь дело, может быть, тебе известно что-нибудь о комнате для меня?» Привел его Эфраим к одному граверу, который впал в нужду и был вынужден сдать комнату.
Часть восьмая
ОТСТУПЛЕНИЕ
Гравер этот принадлежал к остаткам тех ремесленников Иерусалима, отцам которых надоел хлеб безделья и они стали учиться жить плодами своего труда. Видели жители Иерусалима свою нищету и скудость. Живут они в тесных и темных каморках и одеваются в лохмотья, а дети… вся еда их — одна сушеная фига на завтрак и кусок хлеба с растительным маслом и жареным луком на ужин; и целый день они сидят в хедере или в ешиве голодные; а изо всех стран рассеяния прибывает множество народа в надежде на халуку, но халуки уже не хватает даже на четверть нужд человека. Начали мыслящие люди спрашивать себя, чем же отличаются сыны народа Израилева от представителей других народов в Эрец? Ведь их предкам не была предназначена эта земля, а они живут себе в Эрец вместе с нами в наше время и видят «свет в окошке», пользуются плодами земли, в то время как мы настаиваем на своей бедности и находим доводы для своих страданий? Разве это не наша вина, что мы едим хлеб печали, и никто пальцем не пошевелит, чтобы предпринять что-то? Одни стали подумывать о занятиях торговлей, другие — о занятиях земледелием или ремеслом. Но куда бы ни поворачивал человек, удача отворачивалась от него, потому что Иерусалим стоял одинокий и всеми оставленный, и дела его были малы и ничтожны. Да это и так известно, и нет необходимости входить в подробности.
Увидели благодетели народа Бога Авраама, и во главе их лорд реб Моше Монтефиори, благословенна его память, беду своих братьев, и решили спасти их. Начали они переговоры с учеными людьми и раввинами Иерусалима. Идей было предложено много, а конкретных действий последовало мало. Много денег вложил Монтефиори в Иерусалим и много денег раздал бедным. Но денежными подарками никто не спасется, деньги уходят — беда остается. Двух свершений удостоился Монтефиори: возвысил народ Израиля в глазах других народов и построил дома и целые кварталы в Иерусалиме.
Имя реб Моше Монтефиори звучало подобно звону золотого колокола, а его добрые дела заслужили широкую известность и славу во всех странах рассеяния. И многие евреи, мечтающие поселиться в Иерусалиме, понадеялись на милость лорда и прибыли.
Опустилась на Иерусалим нищета со всего мира и породила много бед. Одни принимали страдания с любовью и радовали свои сердца Торой и молитвой. Других нищета сводила с ума и уводила от веры в Творца, и они начинали впадать во всякого рода критиканство. Из ревности к Богу Воинств, из ревности к друг другу, из-за денег, из-за гордости, из-за беспричинной ненависти, из-за желания поспорить. А бывало, что они вмешивали консулов в свои разборки и позорили Иерусалим в глазах народов. Кто глупел — глупел, а кто еще не поглупел, душа его вопила: увы, где я и что будет с моими детьми? Неужели не выберемся мы из этой мерзкой нищеты никогда? Были такие, что решались вернуться в галут или отослать туда своих сыновей, да только говорили: неужели все труды, затраченные нашими отцами на алию в Эрец Исраэль, были для того, чтобы сыновья наши вернулись назад? Начинали они догадываться, что все эти напасти от безделья — безделье приводит к скуке, а скука приводит к нехорошим делам, и, пока мы ничего не делаем, нет возрождения. Решили исправить то, что испортили предыдущие поколения. Но не было у них сил спасти самих себя, ибо многочисленны препоны в Святом городе и на каждого жаждущего действовать находится множество бездельников, препятствующих им.
Жили в Иерусалиме мастера, изготавливающие надгробные плиты и вырезающие печати, умеющие рисовать, и лепить, и изготавливать разные красивые вещи. Некоторые из них занимались изготовлением предметов религиозного культа. Были среди них такие, что умели написать на пшеничном зерне всю историю про Амана [109] , другие рисовали эскизы для христиан из Бейт-Лехема и гравировали их на кубках, изготовленных из черного камня. А когда Иерусалим должен был послать подношение императору, главы колелей заказывали им изготовить шикарные вещи из серебра и золота, из дерева и камня. И ни разу те не просили за это плату, а поступали как учителя Торы и канторы в Иерусалиме, служившие народу бескорыстно. Начали евреи приходить к ним, чтобы учиться у них.
109
Один из самых известных злодеев в еврейской истории.
Услышали об этом евреи в странах рассеяния и обрадовались, что Иерусалим, проводивший свои дни в праздности, обратился к ремеслам. Они старались укрепить их дух, и давали им прекрасные обещания, и создавали комитеты и общества в поддержку ремесленников в Иерусалиме, и писали о них статьи в газетах. Слышны были их речи, но дела не было видно. Однако те, кто попробовали вкус ремесла, уже не оставляли его. Не прошло много времени, как они стали изготавливать исправные и красивые вещи. Но толку от изделий своих рук им было мало, ведь из-за бедности, царившей в Иерусалиме, не было возможности у человека купить то, что ему нравится. И мало того что не видели они благословения в своей работе, их еще приводили в пример лодыри, говоря: посмотрите на них, работают как каторжные, а голодают как собаки.
Было одно ремесло в Иерусалиме, которым занимались евреи, — это изготовление из оливкового дерева изделий, которые все путешественники, приезжавшие в Святую Землю, покупали себе на память. Искусство это почти все целиком было в руках евреев, а немец-христианин скупал у них товар и продавал в Эрец и за пределами Эрец. Этот христианин достиг богатства и почестей, тогда как исполнители работы — несчастные бедняки. Работают как невольники, а господин поедает их добро.
Делали они свою работу в горестях и страданиях, нищие и униженные, пока не решил их хозяин снизить на треть их заработок. Собрались несколько мастеров и сказали: «До каких пор мы будем тяжело работать на других? Откроем лавку, и будем продавать свой товар сами, и поделим между нами прибыль». Написали они еврейским благотворителям и обратились с просьбой одолжить им деньги. Проглядели все глаза мастера от бесконечного ожидания. Дал им Господь, Благословен Он, совет положиться на самих себя. Взяли они деньги под проценты и основали свой бизнес. Не прошло трех-четырех лет, как выплатили они долг и проценты, и все еще оставалось у них на руках товару на семьсот фунтов стерлингов.
Увидели это ремесленники-христиане и позавидовали им. В одну из ночей забрались к ним в мастерскую. Всю утварь, которую можно было поднять, забрали, а то, что нельзя было поднять, подожгли. Остались мастера без оборудования, без ничего. Сжалился над ними один господин, заместитель австрийского консула в Иерусалиме. Пошел к своим коллегам, консулам в Иерусалиме, и собрал около двадцати лир. И господа из дома Ротшильда тоже послали свое пожертвование в двести франков. Вернулись мастера к своему ремеслу. Как-то раз увидели они свои вещи у воров. Подали жалобу на них судьям в городе. Суд продолжался три месяца. Воров, которые принадлежали к именитым семьям, поддержали родственники и сумели обмануть суд. Но глава ремесленников, реб Хаим Яаков, не успокоился, пока не обратился в высшие инстанции, прибывшие из Дамаска. Что сделали воры? Мало им было, что наложили руку на имущество, решили покуситься на жизнь человека. В те дни пропал мусульманский ребенок. Явились они и заявили, что тот самый еврей, Яаков, украл ребенка, и зарезал его, и принес его кровь раввинам к празднику Песах. Явились королевские полицейские, избили его до крови и потащили в тюрьму. Собрались видные представители общины и поехали к паше. Распорядился паша нарядить розыск, и нашли ребенка, живого, в доме одного из родственников в пригороде. Выпустили реб Хаима-Яакова из тюрьмы, но от побоев он не смог оправиться. Напал на него страх перед врагами, и он перестал судиться, чтобы не добавили ему еще обвинение, и еще навет, и не навели на него еще большее несчастье. Опустились у него руки, и дело его упало, так как вынужден он был брать деньги в долг под высокий процент, восемнадцать на сотню, а товар уже заложен в ломбард. Приходит человек купить себе вещь, но нет ее у мастера. Бежит мастер в ломбард. Не соглашаются в ломбарде вернуть ему вещь, разве что за деньги. Закрылась мастерская, и разошлись ремесленники.