Вчера растаял снег
Шрифт:
Опять прервался, опять мысли разные. «Тяжело женщинам сейчас, без мужей, без женихов, всё самим, то ли ещё будет, полстраны в руинах лежит, а мужиков много ведь не вернётся, на всех не хватит. Вот так и уезжают некоторые с фронта с лялькой, да и не с лялькой ещё, а в брюхе, и от кого без разницы, всё без мужа растить». Посидел, покрутил карандаш в руке и снова приступил к письму.
«Ты, главное, Полюшка, своё здоровьечко не запускай, на тебе ведь вся семья держится сейчас, на зятя под Читой надежды нет. Сейчас держится и дальше тебе всех тащить, если не, дай Бог, со мной что случится. На Верку тоже надежды мало, слабохарактерная она, хоть мать своему ребёнку хорошая и то уже дело, невестка, сама знаешь,
Семёныч поставил точку и стал перечитывать письмо. Привычка такая выработалась от работы с документами. Всё следует перечитать, прежде чем отправлять по инстанции или в чужие руки отдавать. Перечитал, нахмурился. Начал за здравие, мол, всё хорошо, и опасности никакой – про то уже сто раз писал, а вот в конце не выдержал, дал волю чувствам, и они попёрли через край – и себя почти похоронил, и про своих всё в чёрном свете расписал. Надо бы переделать. Конец должен быть жизнерадостней, как в кино. Жить и так нелегко, тяжело Пелагее, а тут ещё грустных мыслей ей добавляешь. Не дело. «Ладно, – заключил Семёныч, – погожу отправлять, утро вечера мудренее, завтра допишу что-нибудь повеселее, что-нибудь жизнеутверждающее, а то и вовсе перепишу. Сейчас как-то не получается».
Семёныч аккуратно сложил листок и положил в левый нагрудный карман, так всегда делал – фотографию жены вместе с их младшенькой, любимицей его, Анютой да карандаш и бумагу для письма в левом хранил, ближе к сердцу, красноармейскую книжку – в правом. Поднялся, вылез из подвала подышать воздухом да покурить. Снаружи споткнулся о выпиравший из земли корень дерева, выругался сквозь зубы и стал вслушиваться в эту поганую, тревожную тишину. Чего она готовит? Дрянь какую-нибудь, ну как пить дать!
Катя на дежурстве
Катя долго проторчала на складе. Кладовщик был занят, не до пигалицы какой-то. Он мужчина серьёзный и дотошный, всё делает в свой срок. Мало ли что ей надо, у него, понимаешь, приёмка имущества. Тут порядок нужен, внимание и аккуратность, а эти ходоки всё время отвлекают, им постоянно что-то нужно, суют бумажки, думают, важнее дел не бывает. На склады недаром ставят ответственных и внимательных, желательно, постарше. А эта ещё сопли не утёрла, бумажкой своей размахивает: «Мне срочно, на смену бежать надо!» Ну беги, коли надо, что без портянок до утра не проживёте? Да ещё учить меня будет, как считать, тоже мне начальник нашёлся! И вообще, почему тебя прислали, почему не старшина пришёл, ну каптёр, на худой конец? Бардак там в вашем женском батальоне, то бишь роте. Подумаешь, связисты, пуп земли! А что вы без нас, кладовщиков, сделаете, кто вам ваши рации и трусы выдавать будет? Вот без нас точно войско с места не двинется, вот на ком всё держится!
В другой день Катя бы разозлилась на старого ворчуна. Но сегодня она была готова расцеловать первого встречного, а уж этого, утонувшего в тюках с одеждой лысоватого бедолагу в треснутых очках, тем более. Это у него служба такая, надо поворчать, так хоть с людьми поговорит, а то тут со всеми этими сапогами и гимнастёрками с ума сойти можно. Конечно, ему со старшиной интересней потрепаться было бы, старшина все сплетни знает и баек разных неимоверное количество, но занят он, не может. «Дяденька, мне бы поскорее, а? А то на дежурство опоздаю. Вы уж оторвитесь на минуту, что там тридцать пар портянок отсчитать? А, минут десять подождать? Ну подожду, подожду, бегом успею к трём часам, вы только не нервничайте, а то со счёту собьётесь!»
Наконец Катя получила злосчастные портянки и помчалась в роту. Неслась как угорелая, лишь коротко остановилась на той полянке, где с Володей вот только что, нет, не только что, целую вечность назад целовалась! И сколько ещё ждать следующей встречи? Хочется прямо сейчас, сию минуту увидеть его лицо, провести ладонью по щеке с выбритыми островками юношеской нежной поросли, ощутить сладость его губ. Хочется, но… не сейчас. Сейчас надо бежать, вдохнула глубоко того воздуха, того, которым вместе дышали, и снова полетела. Всего на минутку на смену опоздала, никто даже не заметил.
Глаша передала пост у рации, на телефон села совсем новенькая девчонка с мальчишеской стрижкой, три дня как поступила в часть. Приходилось ей помогать порой, но рация молчала, на передовой затишье, поэтому разрываться на два фронта не пришлось. Только помощник начштаба принёс срочную радиограмму. Зашифровала, передала, приём подтвердили – рутина. Где там Володя? Закончил, наверное, уже давно все дела с ротным. Да, точно, ротного она встретила, когда бежала на узел связи. Значит, уже свободен. Чего же не зайдёт? Знает ведь, что она на дежурстве. Хоть бы заглянул просто, хоть краешком глаза его увидеть, улыбнуться ему, увидеть, как он в ответ улыбнётся! Прошептать одними губами, чтоб никто не услышал. Что прошептать? Да какая разница! Что-нибудь.
– Чайкина! – голос вошедшего ротного прервал сладостные мысли.
– Я, товарищ капитан!
– Внимательнее на посту, а то ты там где-то в облаках витаешь.
– Я не витаю, я эфир слушаю, все диапазоны, молчание, тишина повсюду, как вообще всюду сегодня.
– Витаешь, витаешь, на лице написано. Давай, всё внимание, особое – на резервную частоту, ждём важные сообщения, – голос командира звучал серьёзнее обычного, в нём пробивались какие-то напряжённые нотки.
– Есть внимание, товарищ капитан!
– Уж не войне ли конец? – встряла новенькая. – Так тихо сегодня, может всё? Вчера вон целый день покоя не было, и наши, и немцы молотили – головы не поднять, а нынче почти как в театре. Неужто фрицы к своим гретхен надумали рвануть?
– Да где там, у нас тихо, а вообще обстановка напряжённая. Поэтому внимание должно быть удвоено, на рации особенно! Работайте, работайте, товарищи связистки, до конца войны ещё подождать придётся.
«Да, было бы здорово, если б действительно войне конец, – подумала Катя, крутя настройку частот, – вот прямо сегодня. Именно в этот день. В день, когда её целовал Володя, в первый раз в жизни её целовали, и это был Володя! Он ведь мне сделает предложение, свадьбу сыграем! Эх, всех девчонок позову! Скорей бы уж!» Из коридора, куда вышел ротный, послышались голоса. Комполка распекал кого-то, кажется, их командира. Тот в ответ только мямлил непонятно что. Так тихо, так робко, как провинившийся школьник перед директором. Слова долетали неясным шипением. «И чего им неймётся, то тому, то этому. Сегодня такой день, не стреляют почти, значит никто не погибает, люди живут, жизнь продолжается». Вновь появился ротный, красный как рак, да, хорошую получил взбучку.
– Чайкина!
– Я, товарищ капитан!
– Слушать только резервную! И вызывать!
– Есть, слушать только резервную и вызывать! – Какое-то мгновение Катя осмысливала приказ, и, осознав его последствия, спросила: – А как же связь?
– Ничего, разберёмся. За «Север» кого-нибудь посажу. Давай, действуй!
Ответа не требовалось, ротный уже выскочил из комнатушки. Катя переключила на второй диапазон и медленно покрутила шкалу, прислушалась, подождала, резервная частота молчала. «Вызывать так вызывать, – бубнила самой себе под нос Катя, – буду вызывать, пожалуйста». Она глянула на лист с сегодняшними кодовыми словами и, щёлкнув для проверки по мембране трубки, громко произнесла: «Река, Река, я Гора, я Гора, Река, Река, я Гора». Тишина, такая привычная в тот день, но почему-то уже такая пугающая, тишина широкой, полноводной рекой невидимыми волнами текла из аппарата. Резервная частота молчала.