Вчера, сегодня, позавчера...

Житинский Александр Николаевич

Тогда я сделала вид, что ничего не замечаю. Я вела себя спокойно весь день и ждала. Я знала, что он мне все расскажет, ему больше некому рассказывать. Только я этого не хотела. Но и в неизвестности оставаться было страшно.

Мы не виделись месяц. Что могло с ним произойти за месяц? Конечно, он в кого-то влюбился, по лицу видно. Если так, то это быстро пройдет, надо немного потерпеть, дня три, хотя это и неприятно. Он давно не влюблялся, а тут я уехала, и он остался один. Неужели он так сильно влюбился, что не может скрыть? Тогда нужно подождать больше, может быть, неделю или две. Конечно, он мог бы и скрыть. Что мне за радость видеть его отсутствующую физиономию? Слышать, как он вздыхает. Просто он еще не научился вести себя как другие, подумала я. И я не знала, радоваться мне этому или огорчаться.

Я ничего не боялась. Это был «не тот случай», как говорил Алик. Я знала, что только по невероятному стечению обстоятельств он мог встретить женщину, которая бы понимала его лучше, чем я. Во всяком случае, он не успел бы в этом разобраться за месяц. И я решила потерпеть, хотя мне было очень тоскливо.

Я ошиблась. Это был именно тот случай, единственный.

Поздно вечером мы легли спать. Я чувствовала, что Алик оттягивает этот момент. Он выходил во двор курить, долго умывался, а когда пришел, я уже лежала на простыне, вся черная, с двумя белыми полосками на теле. Я нарочно разделась, чтобы он поскорее все забыл и проснулся бы завтра выздоровевшим. Я по нему, правда, очень соскучилась.

Он лег рядом на спину и долго смотрел в потолок. Он не поцеловал меня сразу и не стал ласкать, и я уже поняла, что мой номер не удался. Я лежала, как последняя дура, и мне стало ужасно стыдно и противно.

– Ириша, тебе рассказать? – начал он.

– Как хочешь… – сказала я в подушку.

– Я встретил ее. Оказывается, ничего не прошло, все осталось.

– Кого? – спросила я, а сама уже видела эту девочку с букетом. Я зажмурила глаза, а она продолжала стоять, прижимая цветы к груди, и улыбалась на этот раз весело.

И он стал рассказывать все с самого начала. То есть он начал с конца, сказал, что получил он нее открытку. А потом, чтобы мне было понятно, чтобы мне стало ясно, почему он с ней встретился и что она для него значит, он вспомнил все.

Открытка лежала на столе, не таяла и не обращалась в пар. И тогда я вдруг сообразил, что все как нельзя кстати, что жена где-то далеко на юге, что отец отдыхает за городом, что на открытке указан адрес твоей тетки, у которой ты остановилась, что наша квартира пуста, что я никогда не целовал тебя и что ты, наверное, стала красивой женщиной. На мгновенье я опять превратился в того мальчика на балу в Доме офицеров, в спортсмена, берущего новую высоту под восхищенные аплодисменты. Я еще не знал, что на этот раз ты накажешь меня строже, чем позавчера, у скрипящей створки железных ворот.

Я уже собирался лететь по адресу, как позвонил отец с дачи. «Почему ты болтаешься в городе, тебя ждет жена», – скучно и наставительно сказал он, а я, словно в отместку, похвастался полученной открыткой. Отец был в курсе нашей школьной дружбы. «Ну и что? Вы увидитесь?» – «Конечно!» – «А она замужем?» – «Какое это имеет значение!» – «Я тебе советую немедленно взять билет и отправиться к жене и дочери». – «Да я же не видел ее восемь лет!» – «И не надо. Тебя вполне могло не оказаться в Ленинграде. Потом ей напишешь». – «Куда?» – «Подумай. Ты взрослый человек. У тебя жена и дочь».

И тому подобное.

Августовские сумерки поджидали меня на улице. Я сел в трамвай, сжимая в кармане пиджака открытку, точно пропуск. Одна половина неба была синей от туч, в которых вспыхивали глухие молнии. Я нашел дом на улице Марата, указанный в открытке, и взбежал на четверный этаж по грязной лестнице. На двери и рядом лепилось множество звонков с табличками фамилий. Сердце у меня под пиджаком вырывалось, и я ладонями обеих рук стал нажимать на звонки, захватывая по две-три кнопки разом.

Дверь распахнулась быстро, и я увидел в глубине коридора испуганные лица женщин, старух и детей. Я разглядывал их одно за другим, ища среди них тебя. Потом я назвал твою фамилию, и люди исчезли из коридора, кроме одной женщины. Она провела меня в комнату, увешанную кружевными салфеточками, уставленную мраморными слониками и фарфоровыми статуэтками, и предложила мне чаю. А я сидел среди кружевных слоников, боясь пошевелиться и нарушить эту идиллию застывшего и обратившегося в салфеточки времени. Я вдруг подумал, что на каждый узелок кружев тратится определенное время и каждый узор заключает в себе дни, недели и месяцы. Оказавшись в белой кружевной сети времени, я мог наглядно представить себе, сколько воды утекло с того дня, когда мы прощались на перроне.

Тетка сказала, что ты в театре и что ты вообще бегаешь как оглашенная по театрам и музеям. «А она здесь давно?» – спросил я. «Уже неделю как будет», – ответила она, и у меня внутри что-то оборвалось, потому что я вдруг подумал, что мы с тобой школьные друзья, просто школьные друзья и ничего больше.

Потом я оставил тебе записку со своим телефоном. Я прижал ее к серванту маленьким слоником с обломанным хоботком и ушел.

Перед домом был маленький сквер – три клумбы, огороженные низкими деревьями, под которыми стояла скамейка. Я сел на нее и закурил. Старый дом на улице Марата светился окнами, многие из них были открыты, откуда-то падала вниз музыка, а сумерки густели, превращаясь в теплую августовскую ночь, сохранившую слабое воспоминание о белой ночи. Тротуары были еще светлы, но постепенно ночь брала свое, и не столько ночь, сколько тяжелые тучи, заполнявшие небо. В них кипели молнии, что-то там наверху происходило непонятное, и шары грома скатывались оттуда пока еще небрежно и мягко.

Мне хорошо была видна освещенная дверь подъезда. Я сидел и курил сигарету за сигаретой. Ветер вынырнул из-под арки и обдал меня брызгами запахов дома. Среди них был и запах только что сваренных пельменей…

На этот раз он ничего уже не вспоминал и не рассказывал. Наоборот, мне хотелось расспросить его, как она там, что делает, а главное, знает ли он то самое, что знала я уже восемь лет. Я была уверена, что тогда она ему ничего не сказала. Может быть, теперь?.. Все-таки я не удержалась и спросила:

– Ну и что ты узнал? Как она поживает?

– Все в порядке. Она замужем. У нее двое детей, – сказал он без выражения, и я так и не поняла, знает он или нет.

…И я сразу оказался на какой-то даче, куда мы всем классом уехали в начале июня, чтобы отпраздновать окончание предпоследнего учебного года.

Наша классная руководительница тоже поехала с нами. Тогда ей было двадцать четыре года, как нам с тобою вчера, и она казалась взрослой женщиной, тем более что все мы знали о ее личной драме: она только что развелась с мужем. Теперь я понимаю, насколько она была молода.