Вчера
Шрифт:
Старик Лукас ковырялся ломом в стальных решетках, через которые при работе просеивалась бокситная мелочь. То, что он делал, называлось подтянуть решетки. Рыжая пыль, во всю гулявшая по дробильному отделению с начала смены, во время замены молотков улеглась. В распахнутые двери даже решительно заглянуло какое–то далекое солнце. Ребятам нравилось заменять молотки.
Шепелявому Лукасу надоело одному ковыряться в недрах дробилки и молчать, так он не выдержал и затронул Евстафьева:
— Слышь, Вовка! Ты ловко с молотками, конечно, управляешься.
Евстафьев бесовски ухмыльнулся и Сенька увидел, что ему и самому не терпится потрепаться.
— Да есть небольшая наработка… В трамвае утром как на работу ехал. Прижали меня к спинке сидения так, что чуть баньки на лоб не повылазили. Ну, а я сам тогда ни за что, ни про что деваху одну почти что придушил… Совсем уже глазки закатила девка, когда я глянул вбок и ахнул — сидит это, значит, и в окошко увлечённо так посматривает артиллерист один, капитан…
— Ты молотки сымай, болтало! — прикрикнул на него Иван Крохмаль.
— Ага, ага, тяни, Ваня, я уже взялся за свой край. Ну, слушайте, дальше что было. Посмотрел–посмотрел я на капитана, сообразил, что он в военкомат на службу дует, а потом как шугонул его: «Капитан! Встать!», так он как пружина взвился. А я…
Сенька не выдержал и заржал, представив как выглядел посрамленный капитан.
— Ну, а ты? — беззвучно хихикал дед Лукас.
— Ну, а я говорю тогда вежливенько так: «Спасибо, товарищ капитан, что вы девушке место уступили. Садись, Марьяна, не гордись…». Капитан, зараза, краснее рака стал и молча на выход подёрся…
Тут уже и Крохмаль затрясся в неприличных конвульсиях, а Евстафьев подкидывал жарку: — Ну, чего лыбитесь, что ж здесь такого?..
— Это вы так молотки меняете? — кашлянул незаметно возникший Цовик. — Хиханьками да хаханьками план не вытянем.
— Так мы уже сделали твой долбаный план, Соломон Ильич, — успокоил его Крохмаль, — можно ещё поддробить, если что…
— Не надо, до конца смены хватит с гаком. Лучше под транспортёрами тщательно поубирайте, — кисло осклабился Цовик, выковыривая табачинку из зубов нездоровым, жёлтым языком.
— А… досадно, однако… — неопределенно высказался Евстафьев и, сообразив по вопросительному лицу мастера, что тот ни фига не понял, добавил: — Вот, старались, потели, меняли молотки, как вы распорядились, а теперь они и не нужны. Ими Зазыкин верные полсмены боксит как семечки щёлкать будет…
— Как ты неправ, — отозвался Сенька. — Что мы ему новые молотки передаем, совсем не жалко, эгоизм и так разъедает каждую смену. Другое дело, чтобы и Петриченко, и Зазыкин, и Фридкин тоже по смене передавали дробилку первым сортом, так сказать, с подтянутыми решётками и заменёнными молотками…
— Хорошо, хорошо, Серба, — оборвал Сеньку Цовик и, завладев общим вниманием, подозвал их всех и пустился в долгие и непонятные вначале рассуждения о чести цеха, о том, что перед Октябрьскими праздниками надо не только исправно трудиться, но и по общественной линии внести свою лепту…
— Не темни, Соломон Ильич, — перебил его Крохмаль, куда гнешь, объясни…
— Сегодня, товарищи, нашему цеху доверено дежурить по городу, так что я считаю, мы единодушно вступим в дружину, и как один, явимся к девятнадцати часам в штаб.
— Так то дружинников касается, — неудержимо понесло Евстафьева, — а я свободная личность, к чему мне по улицам шляться, дома делов невпроворот.
— Нет, — налегал Цовик, — явиться обязаны все. Вот я списочек составил для верности, вы порасписывайтесь, что предупреждены.
— Вы же взрослый человек, — принялся укорять Цовика Сенька, — и вдруг такую ересь надумали. Хорошую, добровольную идею в добровольно–принудительную перелицевали. Так никто на дежурство не выйдет, не говоря уже о том, что подписывать ваше сочинение не захотят.
— Это почему же?
— Да так, скучно вы агитируете, безалаберно. Но чтобы вы не сказали утром, что Серба дезорганизовал мероприятие, выйду, пожалуй, на дежурство, хотя убежден, что в дружину должны приходить по охотке, осознав её важность, а не так, как на субботник–воскресник… Кстати, Вова, тебе тоже не мешает вечерком проветриться. Я зайду за тобой, ладно?
— Я нарушать правила социалистического общежития приду, — отмахнулся Евстафьев, — тяпну поллитра и появлюсь вас песням учить. А то вам и ловить некого будет…
Сенька тоже не ожидал, что вечер придется провести без Маринки, но раз уж пообещал, то отступать поздно.
Но всё оказалось проще, чем он ожидал — Ирина, всегда работавшая с утра, уже ждала его, азартно обсуждая с будущей свекровью Анной Николаевной в деталях свадебный стол, поскольку до намеченного на октябрьские праздники пиршества оставались считанные дни.
Они как раз увлеченно спорили, нужно ли добавлять в салат «Оливье» яблоки, когда вошел Сенька.
— Ну, разумеется, яблоки не помешают, — включился он в разговор, устало усаживаясь на диван.
Возвращяясь со смены, он обычно пару часов проводит на диване, кашляя и чертыхаясь, поминутно сплёвывая нездоровую жёлто–коричневую слюну, спутницу каждого абразивщика, пока не отступит обычная послесменная усталость и молодость не возьмёт своё. Но в этот раз всё перепуталось.
— А мы билеты в кино взяли, — похвалилась Ирина. — Втроём пойдём, собирайся!
— Эх, но я пойти не могу! На семь дежурство в дружине, а посему дайте поесть рабочему классу!..
Женщины скисли и надулись. Семён извинительно развел руками, ища сочувствия, но они сделали вид, что заняты изучением тяжеленной «сталинской» поваренной книги. Самостоятельно разобравшись с кастрюлями на газовой плите, и выловив из свежеприготовленного рассольника курью ножку, Сенька обглодал ее впопыхах, запил вишневым компотом и убежал, тоже чувствуя себя в дурацком положении, потому что выходило, что вроде он затеял этот фокус специально, и, главное, не предупредил…