Вчера
Шрифт:
Правда, никто над ним не посмеялся, потому что все изрядно перетрусили. Просохли и пошли гулять по Дубовке. Солнце быстро согрело ребят, а приключение напомнило, что хорошо бы поесть. Жаль, что постеснялись взять еду с богатого праздничного стола, поэтому вскоре медленно разошлись по домам, условившись встретиться послезавтра в школе…
Мама была патологически мудра, она боялась оставить Семёна с Валюшей после экзаменов одних, она уже два года как ужасно боялась прозаической развязки их любви.
Поэтому она выбила сыну в профкоме путевку в уже известный ему
Тихо шлёпают по воде шлицы пароходных гребных колёс. Благость и тишь. И ещё невиданно прекрасный закат на Днепре. Тихий вечер. Семён стоит на нижней палубе ближе к носу судна. В каюте неинтересные попутчики и он часами смотрит, как речной броненосец рассекает тугую, словно желе, тёплую массу вод. Настроение глубоко философское. В полдень причаливали в Каменке, и на борт погрузили, установив на корме, гроб с двенадцатилетней девочкой, умершей от менингита.
Палуба безлюдна. Народу нет. Кто в ресторане, что ещё не для Сеньки, кто в буфете пьет пиво, кто дрыхнет в каюте… Но вот выходит высокий старик с густой окладистой белой бородой. Знакомится, по–русски окая. Оказывается, старый 85-летний учитель химии из Днепропетровска… Едет, как он говорит, в последнюю поездку к родным в Херсон. Что означает «последняя», учитывая суетность человеческой жизни, Семёну понятно. Разговорились. Обо всем.
Сначала дед очень осторожен. Кем будешь? Кто родители? Куда плывешь?.. Потом разгорячился. Сокрушается, что из вас, молодых, получится… Сенька и выложил ему свою тревогу в связи со смертью Иосифа Виссарионовича. Дедуган усмехнулся. Сказал, что повторить Октябрьский переворот никому не сможется. Он не сказал «Великая Октябрьская Социалистическая Революция», а именно «Октябрьский переворот». Семён не побежал к капитану, и это придало старику смелости. Он стал говорить о том, что в реальной истории нашей родины всё было несколько иначе, чем пишут в учебниках.
Дед рассказал, как раскулачили его семью в 30-е годы, убедил Сеньку, что и его дедуля Калистрат (он рассказал учителю про деда), которого загнали в колхоз в то же время, потерял всё. Короче, Семён слушал бородача до поздней ночи, а говорил дед вовсе не о химии… Сенькино мировоззрение испытывалось на прочность и, признаться, дало течь.
В Херсоне Сеня привычно пересел на речной трамвай и уже через час регистрировался в доме отдыха в Цюрупинске.
Вечера в таких домах проходили в топтании на танцплощадке. Весь вечер, в промежутках между изысканными комплиментами, партнёры проводили в непрестанной борьбе с комарами, для чего у каждой девушки и мужчины в руках мельтешили ветки, обломанные с ближайших пыльных кустов жёлтой акации. Употреблялось два танца — быстрый типа «Рио — Рита» или ещё «Саша, ты помнишь наши встречи…» и медленный в форме всевозможных танго. Ну, там «Сердце моё» или «Брызги шампанского». Мужики предпочитали медленный, потому что можно было проверить «товар» наощупь. Девушки и дамы хотели бы попрыгать, соблюдая дистанцию и сохраняя хотя бы на полвечера независимость. Девушек и женщин, как всегда, было раза в три больше, чем кавалеров.
Самое удивительное, что на первый же «белый» танец Сеньку пригласила какая–то бойкая девчёнка, оказавшаяся Таней из Полтавы. С ней произошла история, как и у Семёна. Она тоже только что закончила среднюю школу, и родители отправили её со старшей сестрой, студенткой теперь уже третьего курса Днепропетровского университета, в дом отдыха в Цюрупинск в качестве поощрения за школьные труды. Как–то так получилось, что Сенька провел вместе с ней остаток вечера. Сестра им не мешала, так как сама крутила любовь с каким–то амбалом, и, по словам Тани, торопилась использовать предоставленную свободу на полную катушку…
Простились Сенька с Таней перед отбоем крепким поцелуем. Вышло так, что в основном отдыхающие были крепко взрослыми трудягами, и она скучала без ровесников. А тут — он! Ни тебе конкуренции, ни рыцарских турниров…
На следующий день он с Танькой с утра после завтрака сбежали на протоки Конки, за рубль переправились лодкой на другой берег, где затерялись в настоящих джунглях из камыша и вербы. Купались, загорали на казённом одеяле. Обед пропустили, но было не до обеда. Танечка была такая загорелая, с длинными русыми волосами, с красивой, точёной, гимнастической фигуркой. Полное отсутствие людей и ощущение необитаемого острова быстро довели их до логического конца. Сенька, наконец, стал мужчиной, а Татьяна вроде бы в науке не нуждалась. Она была изобретательной учительницей, а он упоённым учёбой учеником. Труден первый шаг. Дальше — безоглядное поглощение друг друга…
Так продолжалось дней десять, а затем вдруг вспомнилось, что Таня завтра уезжает, её путевка началась на пару недель раньше Сенькиного заезда. Расставание было горьким и печальным. Особенно поразила Сеньку ее взрослая трезвость и практичность. На легкомысленное предложение переписываться и, быть может, потом как–то встретиться, она ответила ясным отказом.
— Зачем? У меня есть парень, и я хочу быть с ним дальше… У тебя ведь тоже девушка…Нам было хорошо?.. Так запомни наши дни и вечера и, прости — прощай!..
Танькины слова показались ему бесстыдным, кощунственным цинизмом. Как, после такой страсти, после десяти суток немыслимой солнечной вспышки их неподдельной африканской страсти, и — забыть друг друга?!
Назавтра она уехала первым речным трамваем. Велела не провожать, чтобы не ржала сестра…
Семён несколько дней ходил и переживал. С одной стороны, он тосковал по Танькиному горячему телу, а с другой стороны, в нём постепенно стало просыпаться чувство вины перед Валюшей. Чувство, которое крепко спало предыдущие позорные дни. Выходит, он ей, скотина, так подло изменил!.. В конце концов, он решил написать Вале письмо и всё объяснить.
Дело молодое, сел и написал. Мол, встретил здесь интересную девушку и поступил по–свински. Сказал, что теперь, наверное, их отношениям и планам конец. Извини, так получилось…
Решительно бросил письмо в почтовый ящик, а уже на следующее утро хоть ящик ломай. Сенька понял, что писать покаянную исповедь ни при каких обстоятельствах было не надо. Но птичка улетела.
Через пару недель он вернулся домой. Сразу же побежал поговорить с Валюшей. Еще оставалась призрачная надежда, что письмо затерялось и не дошло, или вдруг еще какой неожиданно благоприятный оборот дела. Валя вышла на его стук в знакомую дверь, и Семён понял без переводчика, что между ними всё кончено. Не сходя с порога, сказала, что письмо получила и очень за него рада. Заплакала.