Вчера
Шрифт:
Часто с нами происходили нелепые случаи. Как–то осенью чёрт понёс меня организовать группу пострелять из мелкашки. Взяли у завуча винтовку, несколько пачек патронов и пошли человек пять (кто, уже не помню, знаю твёрдо только, что была и Валюша) в выемку вдоль железной дороги, что за 11-й школой напротив Калантыровки. На краю выемки со стороны города располагался военный госпиталь. Поставили мишени, ложимся по очереди и всласть постреливаем. Вдруг крик, даже вой и чуть выше одной из мишеней орущий солдатик со спущенными штанами. Оказалось, что их привезли в госпиталь на какое–то обследование, так пока то да сё, его припёрло и он вскочил в выемку облегчиться. Надо же, пулька пробила солдатскую сбрую и вонзилась в
Незадолго до этого случая я зачем–то занялся организацией военного обучения одноклассников. Видимо, было какое–то полоумное задание райкома комсомола. Я раза два ходил после уроков, во второй половине дня, по домам своих ребят с трехлинейкой Мосина с примкнутым штыком, и мы по часу разбирали и собирали винтовку, чтобы потом красиво сдать какой–то зачёт. Если, скажем, у Жоры Андрийченко приём был восторженный и его отец, бывший военный, активно нас поддержал и сам с интересом включился в дурацкую игру, то когда я, пугая мирное население тихой еврейской улочки за Большим Базаром, прошагал с винтовкой наперевес (на ней же не написано было, что она просверлена и для убийства непригодна!) тесным двориком и постучал в дверь квартиры Наташи Тарасюк, мама Наташки, открыв дверь, едва не упала в обморок. Затем она приготовила чай и долго отпаивала молодого милитариста, убеждая меня, что её дочке знание творения Мосина в жизни не пригодится. Всё же пару раз разобрать и собрать ружье у нас с Натой получилось… В конце концов, мне осточертело ходить по городу с ружьём и я бросил это мероприятие, не доведя дело до требуемого зачёта.
Новый 1952-й год встретили на школьном вечере. Веселились мы, старшеклассники, а нас уже стало много. К нашим прежним «старым бойцам» из двух девятых классов присоединились три восьмых класса. Много новых лиц. Сколько интересных девчонок подросло за прошлое лето. Скажем, Витя Петров начал встречаться с красивой девочкой Сталиной Чёрноокой. Первому он сказал об этом мне. Через пару месяцев она доросла в результате их крепкой дружбы до поста председателя Совета пионерской дружины, а, значит, её общественная карьера теперь предрешена. А какая замечательная певица наша Надя Куделина!
В классе чётко определились разные группы интересов. Удивительно, однако нас с Ёней Пинкером считали «монахами» за сектантско–идеологическую комсомольскую замкнутость, поскольку я хранил верность одной девочке и не ходил ни в какие компашки, где царила большая свобода нравов, а Ёня вообще не имел в тот период девочки, весь был погружен в учёбу и в чисто еврейскую проблему предстоящей интеграции в советскую систему, что ему в дальнейшем, судя по полуголодной службе в Звенигороде и последующей нелёгкой «гражданской» жизни, давалось непросто…
Другим полюсом была группа прозападных эстетов–анархистов, исповедовавших свободу отношений и радостей жизни. Туда входили Сашка Грызидуля, Борис Колпаков, Анатолий Трепанский, Валюша Деннис, Лариса Киприян, новый одноклассник Иван Феофанин, кто–то ещё из девчёнок. Их стихией были вечеринки с джазом, винцом, всякие хохмы. Золотой середины придерживались умные еврейские девочки Софа Габрилович (дочка управляющего Запорожским горбанком), Рая Рудзевич (племянница известного кинорежиссёра Сергея Рутсевича), Соня Эссоян, Роза Эйнгорн, Леночка Вайсберг и ряд других, себе на уме…
В июне мы успешно закончили девятый класс и разошлись на последние школьные каникулы.
Я, как всегда, провёл часть лета на хуторе, занимаясь сельским хозяйством у дедушки Калистрата Гордеевича. Писала мне одна Валечка, но этого было достаточно. Но что значат письма, даже если их писать через день? Даже десяток писем не заменят один настоящий поцелуй. Поэтому при первой же возможности я помчался в город к любимой Валюше.
Удивительно, что за два года любовной дружбы мы исследовали друг на друге каждый атом, всякий раз испытывая высший восторг, но не решились нарушить главное табу. Тогда были строжайше запрещены аборты, родители выгоняли согрешивших детей из дому, их исключали из школ, общественное мнение растирало смельчаков в пыль. Поэтому мы не смогли перешагнуть через последнее «нельзя», хотя при каждой встрече были на грани срыва в бездну… Конечно, в принципе, можно всё, чем мы занимались, с помощью «Большой медицинской энциклопедии» разложить по полочкам и назвать научно. Но тогда мы ничего такого не знали, нас вела природа, а природе ярлыки не нужны. Поэтому я умолчу о подробностях, а читатель может всё живо представить в меру своего воображения и собственного пионерско–комсомольского опыта…
Собирались ли мы пожениться? Да, мы не раз говорили об этом. Однако мы не решили ничего конкретного, так как понимали, что сначала — высшее образование, а потом — ЗАГС.
Когда–нибудь буду вспоминать об этом, вероятно, с улыбкой. Но мы были тогда счастливы друг с другом, и в памяти школьная любовь осталась прекрасным мигом (всего три года!) восхищения друг другом…
Осенью начался последний этап гонки за медалями — десятый, выпускной класс… Сразу определились основные претенденты на медали: Рудзевич, Габрилович, Деннис, Серба, ещё пара человек из параллельного десятого «Б»…
Сокамерник по «люксу», забыл имя, научил меня нескольким грузинским словам, что мне, как бывшему грузину Танинадзе, было интересно. К познанному мною в годы комсомольской зубрёжки биографии товарища Сталина слову «брдзола» (борьба), коим тот назвал якобы издававшуюся им в подземной Авлабарской типографии революционную газету, я добавил «гамарджоба» (здравствуй!) и ответ «кагимарджос». Ещё запомнилось крепкое мужское выражение «шэни тави ми кхглей ахар» (твоя голова, что мой брандспойт), отрицание «ара», заменяющее 50 процентов словарного запаса грузинского интеллигента средней руки и ещё десяток слов, не оставшихся в памяти.
С девчёнками, Ниной и Галкой, дважды в неделю проведывавшим меня, я обдумывал и возможность побега из этого оазиса советской науки о нетипичных строителях коммунизма, которым, в отличие от миллионов, послушно марширующих стройными ликующими рядами, уже всё стало ясно. В принципе, учитывая довольно либеральный порядок при свиданиях, когда охрана зачастую выходила на несколько минут (думаю, осознанно, чтобы пациенты могли получить что–нибудь новенькое с воли, что затем будет всё равно найдено врачами под матрасами и поможет разоблачению притвор–симулянтов), то можно было пролезть под столом, где почему–то не было никак перегорожено, переодеться и попытаться выйти в потоке выходящих родственников, так как, со слов моих ангелиц–хранительниц, на выходе паспорта не требовали. Конечно, могли забить тревогу посетители, но шанс был высок, так как взаимопонимание родственников было железобетонным, всех объединяла ненависть к советской власти, терзающей их родных.
Но, по зрелому размышлению, решили не искушать судьбу, так как потом всё равно деваться будет некуда, до Америки не добежать.
Вчера исчез подполковник Илья из соседнего «люкса». Милый седовласый барского покроя пятидесятилетний бедолага, застреливший командира погранотряда где–то на северах, кажись, на Чукотке. Не поделили женщину, а там это жуткий дефицит. Фемина работала прачкой в хозблоке по вольному найму и на горе окружавших её защитников родины и мужа–моториста дизель–электростанции уродилась хорошенькой. Была из местных, но русской, из какого–то Анадыря.