Вчерашнее завтра: как «национальные истории» писались в СССР и как пишутся теперь
Шрифт:
Сообщества национальных историков пронизывали линии противостояния, хотя эти напряжения не могли взорвать обстановку относительной стабилизации, которая сложилась в исторической науке в период «России нэповской». Среди самих историков-марксистов шла борьба за право представлять «истинную» марксистскую науку в своих национально-государственных образованиях. Представители соперничавших групп обществоведов обвиняли друг друга в «национал-марксизме», стремились дезавуировать «ревизионистов» в своих рядах как невольных пособников «буржуазного национализма».
Против «буржуазных» националистов-идеалистов объединялись все марксистские силы, демонстрируя идейную правомочность своих национально-культурных позиций в противовес антимарксистскому, нелегитимному национализму. Двусмысленность положения национальных историков из числа марксистов не только в идейно-политическом смысле, но и в собственно профессиональной сфере была налицо. Ещё можно было преодолеть, допустим, «бесклассовость украинского исторического процесса» по Грушевскому. Но даже чисто технически, в смысле тематизации и структурирования материала, невозможно уйти в конкретном исследовании по истории украинского этноса от порицаемого марксистами «принципа этнографического отмежевания украинского исторического процесса от русского исторического процесса на Украине».
Понятен смысл предложения М.Н. Покровского, обращенного к национальным историкам-марксистам, установить единый фронт русских и украинских историков, «может быть, на время даже позабыв украинские, белорусские и великорусские, как выражаются, традиции»{42}. Однако совершенно неясно, как в исследовательской практике национальных историков, являющихся по своей природе носителями этнокультурных социокодов, это всё должно было выглядеть. К искоренению национальных традиций историознания вёл один единственный путь — путь организационного развала национальных историографии. Этот путь и избрало сталинское руководство в отношении историографии нерусских народов. К концу 1920-х годов стало очевидно, что национальные историографии в том виде, в каком они сложились, неприемлемы для социалистического развития. Сам Сталин располагал разнообразными данными, необходимыми ему для принятия политических решений в области культурно-национальных отношений. Среди них наверняка были впечатления, полученные в ходе встречи с украинскими писателями (с национальными историками он, разумеется, не встречался). Сталин разъяснял «письмэнникам» новую диалектику большевизма, обосновывавшую политику сверхцентрализации власти, унификации национально-государственных и культурных отношений, наращивания насильственных методов в общественной практике («прийти к отмиранию государства путём небывалого расширения функций этого государства»). В этой же плоскости прокомментирован замысел относительно культурно-национальной сферы: «<…> мы проводим политику максимального развития национальной культуры с тем, чтобы она исчерпала себя до конца, и чтобы затем была создана база для организации международной социалистической культуры не только по содержанию, но и по форме»{43}.
Характер вопросов и выступлений деятелей советской украинской литературы говорили о том, что писатели озабочены не только вопросами литературы и тем более продвижения к международной пролетарской культуре, призванной отменить национальные формы самой культурной жизни. Их интересовали прежде всего задачи территориального расширения и укрепления украинской республики за счёт присоединения к Украине Курской, Воронежской губерний и той части Кубани, где компактно проживает украинское население. В ответ на сталинское замечание о том, что «этот вопрос не касается судьбы русской или национальной культуры», стенограмма зафиксировала «голос с места»: «Он не касается, но он ускорит дальнейшее развитие культуры там, в этих местностях». Во время другого поворота разговора ещё один «голос с места» под общий смех произнёс, что «можно присоединить Галицию к Украине, они нас понимают». Замечанию придавало ироническое звучание то обстоятельство, что Западная Украина, игравшая решающую роль в формировании культурного самосознания украинского этноса, находилась в это время в составе Польши.
Натиску украинских националов Сталин противопоставил систему аргументации, опорными элементами которой явились апелляция к негативной реакции русского населения, которую вызывают подобные планы национально-территориальных изменений, а также указание на несущественный характер этих вопросов с точки зрения теории и практики социалистического строительства. Державное «нечувствие» Сталин продемонстрировал в вопросе, касавшемся отношения украинских писателей к пьесе М.А. Булгакова «Дни Турбиных». Это произведение они встретили в штыки, усматривая в нём антиукраинские и великодержавные идеи. И тем самым показали, что проблемы литературного процесса писатели рассматривают с точки зрения наращивания политико-идеологических ресурсов украинского этноса.
Писатель Тесняк объяснился прямо: «Когда я смотрел “Дни Турбиных”, мне, прежде всего, бросилось в глаза то, что большевизм этих людей побеждает не потому, что он есть большевизм, а потому, что сделает единую великую неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо» (выделено нами. — Авт.). Присутствовавший на встрече Л. Каганович ещё не вполне, по-видимому, уловивший новые подходы Сталина к национально-культурному развитию, бросил реплику: «Единая неделимая выпирает», — реплику, вызвавшую шум и одобрительные разговоры в зале.
Сталин взял под защиту пьесу и её автора с некоей «точки зрения зрителя», для которого пьеса Булгакова — «это величайшая демонстрация в пользу всесокрушающей силы большевизма». При этом уклонился от комментариев по поводу великодержавной позиции Булгакова, приписываемой тому украинскими писателями.
Разумеется, аргументация Сталина сама по себе ничего не меняла в воззрениях украинских интеллектуалов и ни в чём не могла их переубедить. Но пробный шар был запущен. Этнополитическая ситуация тестирована. Выводы сделаны. Потребны были другие — организационно-политические и карательные — методы для укрощения национальных культур и наук. Они и были задействованы в 1930-е годы.
После горнила сталинских чисток, когда генерация первых историков-марксистов была рассеяна, произошла легитимация уцелевшей части «старых» специалистов в качестве советских историков, но никак не историков национальных. Наличия последних обновлённая идейно-политическая система уже не предусматривала вплоть до своего распада.
Впоследствии ушедших из жизни национальных историков (это касалось, как правило, не репрессированных крупных специалистов) советская историография расставила по своему ранжиру: М.С. Грушевский квалифицировался как «украинский буржуазный историк»{44}, а И.В. Джавахишвили — «советский грузинский историк»{45}.
Неудобные фигуры просто замалчивались — подобно возглавлявшему украинскую делегацию на Первой Всесоюзной конференции историков-марксистов М.И. Яворскому. Он не представлен даже в «Историографии истории Украинской ССР» 1986 года. В зарубежной историографии распространён взгляд на Яворского как на «официального историка», «идеологического» надсмотрщика, по существу «аппаратчика», но не историка{46}. И неспроста. Проделавший, как он сам выразился, «путь от галицийского националистического мещанства к большевизму», Яворский отличался последовательностью в отстаивании вновь обретённых позиций. В своём докладе на конференции, озаглавленном «Современные антимарксистские течения в украинской исторической науке», он представил работы большинства современных украинских историков в качестве теоретико-исторического оформления идей буржуазного национализма и фашизма.
В докладе Яворского не прозвучала мысль (наверняка члены украинской делегации обговорили «разделение труда» в своих выступлениях), которую затем высказали другие украинские историки, — о необходимости критической оценки проявлений великодержавного шовинизма. Мишенью их критики явилась работа М.В. Нечкиной «Общество соединённых славян» и второй том сборника «Крестьянское движение в 1917 г.», выпущенный в Москве к десятилетию Октябрьской революции. По словам члена украинской делегации Гуревича, Нечкина умудряется ни слова не сказать об «украинских моментах», освещая историю «общества людей, которые вскормились на украинских традициях». Эти претензии к историографии центра вызвали твёрдые возражения со стороны московских историков, а Покровский отмёл упрёки в адрес Нечкиной.