Вчерашние заботы (путевые дневники)
Шрифт:
Старпом не ответил. Молчал в углу, уперев лоб в стекло окна.
– С какого борта вам трап? – спросил Фомич лоцмана.
– С правого.
Фомич убавил ход и поинтересовался:
– Тимофеич, ты там оглох? Не видишь, лоцмана уже намыливаются?
Совсем затих наш теплоход, едва трепыхалось в стальном чреве его уставшее сердце.
Было четыре сорок ночи.
Старпом молчал.
– Оглох он там, значить? Или характер показывает? – гадательно пробормотал Фома Фомич, разглядывая в бинокль черные близкие берега.
– У вас, Фома Фомич, голосок-то посильнее шаляпинского, – заметил я. – Такую арию Тимофеичу спели, что и бегемот оглохнет.
– На глотку не жалуюсь. Пожалуй, и ныне
– Сам, – ответил кто-то из них.
– Разрешите доложить? – спросил от руля Ваня.
За рейс салага в значительной степени повытряхивал из волос и сено, и солому. И уже даже начинает огрызаться на боцмана.
– Чего тебе? – спросил Ваню Фомич.
– Спит старпом. Нормально кемарит, – доложил Ваня с четкостью Рублева.
Да, такое с любым моряком может случиться. Раз – и вдруг вырубился человек, уперев рога в стекло рубки. Внешне все нормально: штурман крепко стоит на ногах и внимательно смотрит вперед, а на деле – вырубился. Так можно вырубиться и на несколько секунд, и на минуту, и на пять минут. Очень опасная вещь. Очевидно, для таких ситуаций психологи и считают полезными «маленькие аварии». Со мной такое происходило за жизнь три или четыре раза. Самое страшное, когда очнешься и осознаешь, что спал на ходовой вахте, а у тебя под ногами несколько десятков человек полностью полагаются на твое внимание и предусмотрительность. Потому даже не считается зазорным при таком состоянии вызвать капитана и попросить подмены на часок, чтобы проспать затмение. Однако редко у кого из штурманов хватает внутренней смелости признаться в грехе и позоре, срабатывает самолюбие, в результате лишние, бессмысленные аварии.
– Это что, значить, получается? – вопросил окружающую тьму Фома Фомич. – Он кемарит, а мы здесь вкалываем? Тсс! Тихо! Я ему сейчас в сновидении такое кино покажу! Тихо! Ваня, бери ратьер и бегом на бак! Скажи боцману, пущай все три огня врубит и на рубку направит. Викторыч, стань пока на руль.
– Чего боцману сказать-то? – не понял Ваня.
– Цыц! Не ори, – сказал Фомич. – Тот сам догадается.
У ратьера – ручного фонаря – красный, зеленый и белый огонь. Если их все разом включить и направить с бака на мостик, то получится картинка, очень похожая на огни судна, идущего прямо тебе в лоб.
Боцман у нас с юмором, имеет солидное брюшко, но утверждает, что от работы на лесовозе «Державино» так ужасно истощал и похудел, что может спрятаться от любой погранзаставы или даже таможни за обыкновенной шваброй.
Ваня взял фонарь и отправился на бак.
Я много раз говорил, что милое и лукавое хулиганство взрослых мужчин, работающих тяжелую работу, таит в себе не меньше обаяния, нежели таится его иногда в прекрасной игривости молодой девушки.
Но здесь назревало что-то не то.
Кажется, и лоцмана это «не то» почувствовали.
Пока Ваня преодолевал на пути в нос баррикады лиственно-соснового каравана, потенциальный отшельник и пустынник Митрофан Андреевич тихо рассказал мне, как еще в те времена, когда он плавал на Дальнем Востоке, назначили к ним на судно четвертого штурмана. "Ну, прямо-таки мальчишка, вовсе мальчуган, вроде Тома Сойера. Отходили с Охотска. На рейде шлепнули якорь, «добро» ждем на окончательный выход. «Добро» все не дают. Ночь, мальчуган и закемарил в рубке. Капитан заметил. Но спокойный такой мужчина. «Давайте, – говорит мне, – на крыло удалимся, пусть судоводитель отдохнет, коль минутка выпала свободная, не будем его разговором тревожить». Мы удалились, треплемся, «добро» ждем, его все не дают. Мальчуган свои минуток пятнадцать ухватил, проснулся и видит ужасную
Впереди вспыхнули пронзительные красный и зеленый бортовые отличительные и белый топовой огонь встречного судна – боцман врубил ратьер.
– Полундра! – опять по-шаляпински и прямо в ухо старпому заорал Фома Фомич.
Был у меня в жизни случай, когда одно судно, чтобы обратить на себя внимание, выстрелило в нашу сторону ракету, и ракета эта случайно угодила прямо в открытое окно рубки и пошла с шипением и искрами метаться в узком пространстве, отскакивая от каждого предмета, как шаровая молния. Все, конечно, вылетели тогда из рубки кто куда, а я заполз под диван в штурманской. Таким ракетным способом заметался и Арнольд Тимофеевич, но ракета металась минут пять, а этот всего минуты две.
Единственная членораздельная команда, которую отдал старший помощник, оказалась: «Шлюпки долой!» Или он этим хотел сказать, что перед лицом смерти следует скинуть шапки долой, или почему-то решил, что в момент неизбежного столкновения шлюпки ему чем-либо могут помешать.
Боже, в каком восторге был Фомич! И было в этом восторге нечто даже зловещее. Вернее, мне показалось, что у капитана Фомичева к старшему помощнику Федорову пробудилась истинная злобность.
– Будешь на меня бумажки?! Будешь?! Донор нашелся на мою голову!
– орал Фомич. – Кровосос-передовик! На вахте дрыхнет! «Шлюпки долой!» -торжествовал он. – Я вот тебя сейчас с вахты сниму! Газетки-то, газетки твои где?!
Тут-то и выяснилось, что гробовая тишина, возникшая вдруг во время объяснения Фомича со Спиро за переборкой моей каюты, была вызвана тем, что Арнольд Тимофеевич всегда возил с собой отблеск донорской славы, то есть газеты и другие печатные издания, где упоминался его славный почин. И вот Фомич их тогда порвал в клочья, чем и лишил старпома дара речи…
– Погасите, пожалуйста, иллюминацию, – попросил лоцман. – «Меридиан» показался. Как бы и там полундру с вашими шуточными огнями не подняли. Тут и сам черт в штаны наложит.
Осознав, что к чему, Арнольд Тимофеевич попытался засмеяться и, вообще, изобразить бодренького участника коллективной шутки, который, мол, и свой грешок понимает, и ничего против затейников не имеет. Но вдруг схватился за живот и, не спросив разрешения, покинул рубку.
В методических рекомендациях судовым врачам «Психогигиена и психопрофилактика» (только для медиков!) написано:
«Большую роль в структуре значимых переживаний плавсостава играет фактор повышенной готовности на случай авральных и аварийных ситуаций. Различные категории моряков по-разному реагируют на такие ситуации. Опытные моряки побеждают и не показывают свой страх, напряжение и даже бравируют этим. После ликвидации опасности отмечаются аффективные и вегето-сосудистые реакции: общее возбуждение, повышенная двигательная активность, многословность, расторможенность. Молодые моряки при аварийных ситуациях заметно бледнеют, пугаются и теряются. После аварии бывают подавлены и заторможены».