Вчерашняя быль
Шрифт:
Кротов вытер рукою мокрую щеку и любовно взглянул на замолчавшего Сурова. Тот сидел, опершись обеими руками на диван, опустив голову, устремив перед собою неподвижный взгляд, и, видимо, переживал скорбные воспоминания. Кротов сразу понял, как мало он нуждается в жалких словах утешения и сочувствия.
– - А дети?
– - спросил он, нарушая молчание.
Суров очнулся и выпрямился.
– - Колька и Маруська?
– - ответил он, -- вот, если бы ты их увидел, что за ребята! Твоим ровесники. Николай теперь в Горном. Молодец. Стойкий, с выдержкой, и метаться не будет, и на шаг не отодвинется, А Маруська!
– -
– - и он закрыл лицо руками, но через мгновение принял их и торопливо закурил папиросу.
– - Где она?
Суров ответил не сразу.
– - В Москву я ее завез, к знакомым, а там она слюбилась с одним и за ним пошла. Славный парень. Вот с ней, может, и встретишься. Узнаешь ее. Хорошая, больно хорошая! Ну, до свиданья, дружище! Пора и спать!
– - он быстро улегся и натянул на себя одеяло.
Часы в столовой гулко пробили четыре.
Кротов поднялся с кресла и, крепко пожав руку старому товарищу, прошел в спальню. Он и не заметил, как прошло время и, охваченный впечатлением слышанного, медленно раздевался.
Жена проснулась и пробормотала:
– - Ты еще не ложился?
– - Нет, разговаривали. Ах, какой он хороший человек!
– - Очень хороший, -- ответила жена, -- очень...
– - и, повернувшись на другой бок, тотчас заснула.
Кротов не мог спать. Он лег, загасил свечу и, смотря в темноту ночи, думал обо всем им услышанном.
Из какого теста лепятся эти люди?..
VIII.
Дети уже давно ушли в гимназию; жена встала и хлопотала по хозяйству, когда Кротов проснулся и, взглянув на часы, увидел, что проспал до половины одиннадцатого.
В спальню вошла жена.
– - Проснулся? А я уже шла будить тебя. Давать чаю?
– - Давай, и скорее! Я и то запоздал. Что, Суров проснулся?
– - Он? Он с детьми еще чаю напился, потом со мною -- кофе. Теперь что-то в кабинете делает. Что за милый человек!
– - прибавила она, -- и все-то он знает.
– - Свет повидал. Ну, давай чаю!
Кротов выпил в постели два стакана, встал и прошел в кабинет.
Суров лежал на диване и читал газету. При входе Кротова он отбросил ее и протянул ему руку. Теперь при дневном свете Кротов увидел другое лицо. Морщины около губ и носа были видны яснее, в маленькой бородке белели седые волосы; цвет лица был темный, землистый.
– - Ты дурно спал?
– - сказал Кротов, здороваясь, -- для чего ты так рано поднялся?
– - Пустое, -- ответил Суров, -- я вообще мало сплю.
– - Ты куда сейчас?
– - В тюрьму. Потом по визитам.
– - Я провожу тебя до тюрьмы. Далеко это?
– - Нет, минут десять.
– - И потом, -- сказал Суров, -- еще одолжение. Вот тебе мой паспорт. Можешь быть спокоен, настоящий. Отдай в прописку и скорей назад. И еще вот деньги: тут тысяча четыреста рублей. Положи их у себя, -- он протянул ему паспортную книжку и конверт с деньгами.
Кротов взял и нерешительно взглянул на них.
– - Ты бы в банк лучше...
– - Ничуть не лучше, мне их под рукой иметь нужно, -- ответил Суров, -- на случай же чего, я там адрес положил. По адресу отправишь. Не беспокойся, -- прибавил он, -- легальнейший и солидный человек. Ну, двигаемся.
– - Погоди, я сочту и спрячу деньги, -- сказал Кротов и, опустившись в кресло, вынул из конверта деньги и сосчитал.
– - Верно, я все-таки дам тебе расписку.
– - Умно: мне важно их без всякой расписки держать. И, пожалуйста, не прячь далеко, чтобы, в случае чего, можно было сразу...
– - Сюда запру, -- сказал Кротов, -- кладя пакет в боковой ящик стола и запирая его.
– - Отлично! Ну, идем!
Жена Кротова вышла проводить их. Суров ласково устранил помощь горничной, надевая пальто, а потом стал закутывать голову в башлык. Кротов запахнулся в енотовую шубу и взял шапку. Они вышли на улицу.
Крепкий снег искрился под лучами негреющего солнца и скрипел под ногами. Редкие прохожие почти бежали, закутанные, окруженные паром своего дыхания.
Суров съежился, глубоко засунул руки в рукава пальто и шутливо сказал:
– - Ну, купец, пойдем пошибче!
– - И зачем ты вышел? Сидел бы дома. У жены водка, закуска...
– - Вот пробегусь по морозу, аппетит и нагуляю, -- ответил Суров и спросил: -- что, много у тебя там работы?
Кротов ответил. Суров продолжал расспросы, рассказывая о порядках в знакомых ему тюрьмах, и Кротов отвечал ему, передавая в свою очередь обиход их тюремной жизни.
– - А вот, и она самая!
– - сказал он, указывая на тюрьму.
Она стояла на окраине города. Одинокая, словно отверженная, среди раскинувшихся справа и слева огородов, теперь занесенных снегом, на фоне ослепительно белой пелены, она угрюмо возвышалась грудою красных кирпичей, обнесенная каменной оградой, в которой, как щель, чернели ворота. По всей высокой стене ее фасада четырьмя рядами чернели маленькие окна камер, и белые, пушистые гирлянды снега, покрывшие железные прутья решеток, казались ресницами, опушенными инеем на сомкнутых веждах.
С правой стороны от тюрьмы стоял лес, и теперь от него вереницей шли в серых шапках и рваных тулупах арестанты, таща за собою сани с дровами. По бокам их шли, закутанные в башлыки надзиратели.
– - Это что же?
– - спросил Суров.
– - За дровами ходили. У них там в лесу заготовка. Ну, иди домой! До свиданья!
– - Бегу, и это каждый день?
– - Каждый. Ну, иди!
Кротов пошел к тюрьме, и его словно проглотила маленькая калитка в черных воротах. Минуту спустя он здоровался с Виноградовым, который был дежурным, с Прокутовым и Свирбеевым, проходя к своему письменному столу проглядывать рапортички.
Прокутов, торопясь в корпус тюрьмы, с пачкою прочитанных им писем, оканчивал рассказ о своих карточных неудачах:
– - И куда ни поставлю -- бьет и бьет, и все комплектами! Как швед под Полтавой, все. А позади меня тут же раздача была. Крутолобов две тысячи просадил. Абдулин подошел с последней трешницей -- 470 сделал, не вышло!
– - окончил он, вздохнув, и ушел.
Виноградов захохотал.
– - С ним всегда так, в наваре триста. Мало, через полчаса: "одолжи золотой". Всегда в проигрыше, как бутылка чернил.