Вдалеке от дома родного

«Вдалеке от дома родного» — дополненное и исправленное переиздание книги В. Пархоменко «Четыре тревожных года»,

Время быстротечно. Давно ли я играл с мальчишками «в папанинцев», лихо гонял по двору на красном самокате и, убежденный, что воспитываю в себе храбрость, прыгал на ходу на трамвайные подножки? Давно ли бредил полетами Чкалова, Коккинаки? Давно ли я под вой сирен воздушной тревоги, задрав голову, вглядывался в летнее синее небо, пытаясь угадать, с какой стороны появятся фашистские бомбардировщики?

А

сегодняшние мальчишки самозабвенно гоняют шайбу на ледяных площадках, мечтают о чем–то необыкновенном, о полетах к дальним планетам и ходят в кружки юных космонавтов…

Да, быстротечно время! У нынешней детворы удивительно прекрасное детство! Она живет счастливее, чем жили мы, мальчишки и девчонки сороковых годов. У нее более широкие духовные запросы, разнообразнее возможности их удовлетворения. О таких возможностях, о том, что имеет сегодняшняя детвора и подростки, мы и не мечтали. Говорю это без зависти. Констатирую факт.

В наше детство вторглась война. Враг стремился захватить Ленинград, и, пока еще не замкнулось смертельное кольцо блокады, началась эвакуация заводов, учреждений, школ. Эвакуировали и школу, в которой я учился. В эвакуации ее преобразовали в интернат…

С тех пор в Неве утекло много воды, много прошло лет. И все эти годы я с добрым чувством вспоминаю далекое сибирское село, приютившее ленинградских детей, вспоминаю наш интернат, его воспитателей и воспитанников.

Но не только мне навсегда запали в сердце четыре тревожных года военной поры, прожитые вдали от Ленинграда, от родных и близких. С кем бы из прежних интернатских товарищей мне ни доводилось встречаться, о чем бы мы ни говорили, обязательно заходил разговор об интернате, о тех далеких, опаленных войной годах…

И мне захотелось рассказать о жизни маленьких ленинградцев в интернате в годы войны. Может быть, написанное не только отзовется эхом добрых воспоминаний в сердцах сотен бывших интернатовцев, но окажется интересным и полезным для нынешних мальчишек и девчонок. Ведь для них это уже история!

А время быстротечно, и все, что пережито, забывать нельзя,

Как в кинотеатре на экране, За эпизодом эпизод, В мое сознанье утром ранним Приходит сорок первый год. Вот так же солнце восходило, На крыше голубь ворковал, И все покой и мир сулило, Но черный дым уже вставал; Уже заслоны отступали, Приняв с врагом неравный бой, И тихо матери рыдали, Не совладав еще с собой… А ты с мальчишкою знакомым В саду в «зубарики» играл, Потом на пустыре за домом Ты «змея» в небо запускал. Оно — такое голубое! — Вдруг раскололось над тобой Потом — тревоги и отбои И чья–то кровь на мостовой. Война! Впервые это слово Ты понял так, как никогда… Не дай нам бог изведать снова, Как бомбы рушат города И пахнет трупами вода!

Где–то в стороне Петропавловки били зенитки. Ярко сверкало солнце, небо было синее–синее, и белые, издали крохотные облачка разрывов казались на нем ласковыми и игрушечными. Не верилось, что к городу рвутся вражеские самолеты, несущие черную смерть, не верилось, что в ясном небе не просто белые пятнышки

тающих облаков, а разрывы зенитных снарядов, отгоняющих эту никому не нужную смерть.

На Театральной площади — шум и суета, плач и визг. Много детей и родителей, провожающих их. Здесь, где на пространстве между театром и булочной находилось тогда кольцо трамвая седьмого маршрута, шла посадка в красные трамвайные вагончики детворы — мальчишек и девчонок, школьников преимущественно младших классов. Их эвакуировали из города, к которому стремительно приближался жестокий враг. Все они жили в Октябрьском районе и учились в школе № 35 (потом она стала школой № 254).

Была среди отъезжающих и небольшая группа детей дошкольного возраста. Ничего толком не понимающие малыши находились под особым вниманием взрослых. Но и более старшие ребята не очень–то чего понимали. Многим из них эвакуация представлялась чем–то вроде небольшого путешествия или коллективной поездки на дачу, только без пап и мам.

День выдался жаркий, солнце сияло на всю вселенную, не было ни дуновения ветерка. Через открытые окна трамвайных вагонов родители давали детям последние наставления.

— Люсенька, будь умничкой, хорошей девочкой, слушайся учителей, пионервожатую…

— И когда–то теперь, Коленька, мы с тобой увидимся? — причитала худощавая, маленького росточка женщина с седыми прядками в редких темных волосах. — Чует мое сердце, внучек, надолго эта проклятущая война!..

Стоявший неподалеку мужчина–вагоновожатый обернулся и сказал укоризненно:

— Вы это зря такое мальчику говорите. Мы этих фашистов–гитлеров быстро расколошматим. Месяца за два, за три. И причем малой кровью, могучим ударом. Как в песне поется!

А рядом молодая полная дама кричала, преодолевая общий шум и гам:

— Петя, Петенька! Пиши чаще и подробней! Ведь ты в школе на отлично писать научился. Умничка ты наш!

Но вот все дети и сопровождающие их учителя–воспитатели разместились в вагонах, вещи отъезжающих тоже были погружены (сложены на площадках и в проходах между скамеек), и трамвайный поезд тронулся, держа путь к Московскому вокзалу.

С Театральной выехали на улицу Глинки, пересекли проспект Римского — Корсакова, миновали Никольский собор с ярко сверкающими на солнце золотыми куполами и, переехав по Никольскому мосту через канал Грибоедова, свернули на Садовую. Теперь, никуда не сворачивая, вперед, а там по Невскому проспекту аж до самого вокзала, где на путях ждет маленьких ленинградцев зеленый пассажирский состав.

Трамвай, то и дело позванивая, быстро катил по настороженным улицам. В одном месте он обогнал группу красноармейцев, несших, удерживая за веревочные тросы, громадные аэростаты заграждения, в другом, на перекрестке, притормозил, пропуская большой отряд людей в гражданской одежде с винтовками за плечами. Это шли бойцы народного ополчения. Шаг их был тяжел, лица — суровы. И суровой была песня, которую они пели:

Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С фашистской силой темною, С проклятою ордой. Пусть ярость благородная Вскипает, как волна, — Идет война народная, Священная война!

Примолкли в красных вагончиках мальчишки и девчонки, перестали баловаться, притихли. Всеобщая боль за страдания Родины, тревога за судьбы человеческие, казалось, коснулись и их. Один мальчик всхлипнул, другой сказал: «Не хнычь. А то не будешь таким», — он кивнул в сторону удалявшихся ополченцев.

Вскоре маленькие ленинградцы, уже успевшие узнать, что такое воздушные тревоги и сидение в бомбоубежищах, были в поезде, увозившем их в неведомое — туда, где четыре тревожных года будут жить они без отцов и матерей, вдалеке от дома родного.