Вдали от дома
Шрифт:
— Еще парень из Форта говорил, что ты… жалкий слабак. Да-да, слабак; и что все эти орки… они ходят с тобой, чтобы защищать тебя.
— Так прямо и сказал? — осведомился орк, претворив эти слова звуком, похожим на рычание цепной собаки.
— Он сам мне это сказал, — тоном, выражающим самую чистую и незамутненную уверенность, отвечала ведьма, — а еще сказал, что вызывал тебя на бой, но ты испугался и не пришел.
— Просто… я не слышал об этом! — теперь уже сам голос Гхурка звучал как рык.
— И, наконец, этот тип говорил, что и ты, и все твои орки слабы как дети. И что даже одна баба из Форта в одиночку всех вас перебьет, если встретит. Потому, говорит, вы и сидите на окраине
На этом месте Гхурк вскочил с пола, будто мяч, и взревел, потрясая над головой топором. А Оддрун улыбнулась: ее план сработал — в очередной раз. Видеть же, как исполняется задуманное, вне всякого сомнения, было приятно.
Город, куда на сей раз занесло Руфь, Артура и Хриплого, назывался Маренбрик. И все трое не могли не обратить внимания на то, сколь по-земному звучит это имя: не то по-английски, не то по-немецки, а может и по-голландски. Хотя, если верить небольшому глобусу, стоящему на столе Учителя, географически этот мир от Земли разительно отличался. По крайней мере, те четыре материка, что слагали здешнюю сушу, даже отдаленно не походили на массивы «Евразия-Африка» и «две Америки». Да и письменность, бывшая здесь в ходу, почти не напоминала латиницу.
Что касается Учителя, то в прежние времена он действительно имел профессию педагога и преподавал литературу и грамматику в одной из местных школ. И, разумеется, думать не думал, что станет чуть ли не последней надеждой цивилизации; что скромное название его профессии когда-нибудь превратится в титул, сродни дворянскому. Ни о чем подобном он, молодой учитель по имени Эймер, не смел и мечтать. Как не смели и подумать многие другие горожане, во что в итоге выльется «маренбрикская аномалия»; многим из тех, кого сейчас уже не было в живых.
Конец той жизни, в которой Эймер по утрам втискивался в автобус, дабы доехать до школы и там обучать неблагодарную детвору обращению с буквами — он наступил не вдруг и поначалу казался даже чуток забавным. То городские сады и клумбы оккупировались неизвестными науке сорняками… к которым не стоило и приближаться без огнемета; то целые птичьи стаи принимались биться в стекла (и даже в стеклопластик), начисто утратив инстинкт самосохранения; то в головах у некоторых горожан звучали чужие голоса. Все эти случаи до поры до времени способствовали лишь пополнению запасов анекдотов, баек и прочего городского фольклора.
Правда, когда посреди июля на Маренбрик обрушилась настоящая метель, горожанам стало уже не до смеха. Особенно метеорологам; те не смогли даже задним числом вычислить, откуда мог прийти снег с хоть кратковременным, но морозом. А следом за метелью на городских улицах появились первые провалы… и, само собой разумеется, больше стало автомобильных аварий и прочих несчастных случаев. Попытки же заделать эти узкие, но чрезвычайно глубокие, овраги успеха не принесли.
За оврагами последовали и первые чудовища. Эймер до сих пор помнил первого дракона… а также истребители с ближайшей базы ВВС, что были подняты для его уничтожения. С тварями помельче (и, что ценно, не умеющими летать) городские службы покамест худо-бедно, но справлялись сами.
Перед всем вышеупомянутым официальная наука капитулировала практически сразу: ни объяснения происходящему, ни даже внятной его картины ученые дать не смогли. Не помогло и новейшее экспериментальное оборудование. Зато как мухи на навоз на здешние аномалии слетелись самодеятельные пророки, сектанты и непризнанные гении — из тех, кого в лучшем случае отчислили на втором году аспирантуры.
Одни просто мелькали в местных телепередачах, уверяя, что именно они и предсказали происходящее ныне в Маренбрике аж в каком-то году; последний зависел от степени наглости пророка. Другие принялись во все горло голосить о приближающемся Конце Света, перед лицом которого единственным спасением было (а как же иначе?) принятие истиной веры и искупление всех грехов. И проповедники готовы были помочь в обоих этих делах… только, разумеется, не задаром.
Наконец, псевдоученые беспокоили все больше не простых граждан, а городские власти — своими предложениями и поистине фантастическими технологиями, что должны были, по их уверениям, помочь справиться с кризисом. Справиться… при условии, опять-таки, надлежащего финансирования.
Итог общения с подобного рода гениями был один и тот же: в мэрии и Городском совете им указывали на дверь; особо рьяным также требовалось придать ускорение в соответствующее место. Вот только делу это не помогало ни на йоту: влияние Хаоса все крепло, держать ситуацию в городе становилось все сложнее; в высоких кабинетах рассматривались решения разной степени кардинальности — от зачистки Маренбрика силами военных до эвакуации его жителей и блокады города. Однако сделать ничего из перечисленного власть предержащие попросту не успели. Хотя причины этого «не успели» до конца не понимают даже теперь, два десятилетия спустя.
Собственно, среди выживших популярностью пользовались две версии, по одной из которых Хаос все-таки прорвался в мир по-настоящему. Всерьез и надолго; все же те странности, что портили кровь жителям Маренбрика больше года, служили ему лишь разминкой, подготовительным этапом. Эпицентром прорыва принято считать промышленную зону; именно с выхода из строя промышленных объектов (а следом и систем жизнеобеспечения) начался отсчет новой эпохи.
В свою очередь, вторая версия гласит, что не из другого мира прорвалось нечто страшное, прозванное Хаосом, а наоборот: это Маренбрик целиком провалился в другое измерение — в коем чудовища и прочие прелести новой жизни были в порядке вещей. Главным доводом в пользу этой версии служил, разумеется, тот прискорбный факт, что за двадцать лет на помощь маренбрикцам так никто и не пришел и даже весточки не прислал. Хотя вырваться из обреченного, агонизирующего города за эти два десятка лет успели многие… точнее, попытались вырваться. Попытались — да только судьба их осталась неизвестной.
Впрочем, обе версии появились много позже Первого Дня; поначалу же маренбрикцам было совсем не до гипотез и прений, и ни до чего вообще — кроме вопросов спасения собственной жизни. И уж что-что, а тот день Эймер запомнил во всех его деталях и красках. Тот самый день, когда выключился свет, и занятия в школе были завершены раньше обычного — к вящей радости глупых учеников. Тот день, когда он бестолково терзал мобильник, не в силах поймать даже слабенький сигнал посреди города. И тот треклятый день, что сменился мрачными вечером, наполненным осадами закрытых магазинов и бензоколонок.
В числе его особенно ярких эпизодов в памяти горожан осталась трагедия «Поезда беженцев». Тогда пассажирский состав, битком набитый, по большей части, безбилетниками рванул на ближайший город… но не сумел отъехать от вокзала даже на пару километров. Он сошел с рельсов, сошел на ровном месте… тогда говорили, что это первые ведьмы и колдуны попробовали на вкус новые способности.
А потом настала ночь — и многие, включая самого Эймера, узнали, что их дом отныне не может считаться ни крепостью, ни вообще мало-мальски надежным укрытием. То была ночь стрельбы, костров на улицах, баррикад; ночь жестоких, не поддающихся описанию, чудищ, что не ведали и не хотели ничего, кроме как крушить и убивать все вокруг. «Ночь, пропахшая кровью и гарью», — так окрестил ее про себя Учитель.