Вдали от обезумевшей толпы
Шрифт:
– Останется, мэм, - снова раздался пронзительный голос законной супруги Лейбена.
– Я думаю, он может и сам за себя говорить?
– Что вы, мэм! Сущая пешка!
– отвечала супруга.
– Так-то, может, и ничего, да только дурак дураком.
– Хе-хе-хе!
– захихикал молодожен, весь перекорежившись от усилия показать, что он ничуть не обижен таким отзывом, потому что, подобно парламентскому кандидату во время избирательной кампании, он с неизменным благодушием переносил любую взбучку.
Так, один за другим, были вызваны все остальные.
– Ну, кажется, я покончила с вами, - сказала Батшеба, захлопывая
– Что, Уильям Смолбери вернулся?
– Нет, мэм.
– Новому пастуху нужно подпаска дать, - подал голос Генери Фрей, снова стараясь попасть в приближенные и подвигаясь бочком к стулу Батшебы.
– Да, конечно. А кого ему можно дать?
– Каин Болл очень хороший малый, - сказал Генери, - а пастух Оук не посетует, что ему еще лет мало, - добавил он, с извиняющейся улыбкой повернувшись к только вошедшему пастуху, который остановился у двери, сложив на груди руки.
– Нет, я против этого не возражаю, - сказал Габриэль.
– Как это ему такое имя дали, Каин?
– спросила Батшеба.
– Видите ли, мэм, мать его бедная женщина была, неученая. Святое писание плохо знала, вот, стало быть, и ошиблась, когда крестила, думала это Авель Каина убил, ну и назвала его Каином. Священник-то ее поправил, да уж поздно; из книги церковной никак нельзя ничего вычеркнуть. Конечно, это несчастье для мальчика.
– Действительно, несчастье.
– Ну да уж мы стараемся смягчить. Зовем его Кэйни. А мать его, бедная вдова, уж так горевала, все глаза себе выплакала. Отец с матерью у нее совсем нехристи были, ни в церковь, ни в школу ее не посылали, вот так оно и выходит, мэм, родителевы грехи на детях сказываются.
Тут мистер Фрей придал своей физиономии то умеренно меланхолическое выражение, кое приличествует иметь соболезнующему, когда несчастье, о котором идет речь, не задевает кого-нибудь из его близких.
– Так, очень хорошо, пусть Кэйни Болл будет подпаском. А вы свои обязанности знаете, вам все ясно, - я к вам обращаюсь, Габриэль Оук?
– Да, все ясно, благодарю вас, мисс Эвердин, - отвечал Оук, не отходя от двери.
– Если я чего-нибудь не буду знать, я спрошу.
Он был совершенно ошеломлен ее удивительным хладнокровием. Конечно, никому, кто не знал этого раньше, никогда бы и в голову не пришло, что Оук и эта красивая женщина, перед которой он сейчас почтительно стоял, могли быть когда-то знакомыми. Но, возможно, эта ее манера держаться была неизбежным следствием ее восхождения по общественной лестнице, которое привело ее из деревенской хижины в усадебный дом с крупным владеньем.
Примеры этого можно найти и повыше. Когда Юпитер со своим семейством (в творениях позднейших поэтов) переселялся из своего тесного жилища на вершине Олимпа в небесную высь, его речи соответственно становились значительно более сдержанными и надменными.
За дверью в передней послышались размеренные, грузные и в силу этого не слишком торопливые шаги.
Все хором:
– Вот и Билли Смолбери вернулся из Кэстербриджа.
– Ну, что вы узнали?
– спросила Батшеба, после того как Уильям, дойдя до середины зала, достал из шляпы носовой платок и тщательно вытер себе лоб от бровей до самой макушки.
– Я бы раньше вернулся, мисс, да вот непогода, - сказал он, тяжело потопывая сначала одной, потом другой ногой; тут все уставились ему на ноги и увидели, что сапоги его облеплены снегом.
–
– сказал Генери.
– Ну что же насчет Фанни?
– спросила Батшеба.
– Так вот, мэм, ежели так без обиняков прямо сказать, сбежала она с солдатами.
– Не может быть, такая скромная девушка, как Фанни!
– Я вам сейчас все как есть доложу. Я в Кэстербридже прямо в казармы подался, вот они мне там и сказали, что одиннадцатый драгунский полк недавно с постоя снялся, а на его место другие войска пришли. А одиннадцатый на прошлой неделе на Мелчестер выступил, а там, может, и еще куда дальше двинут. Приказ-то им от начальства нежданно-негаданно пришел, - ну так уж оно, видно, положено, как тать в нощи, - они, говорят, и опомниться не успели, мигом снялись, да и выступили. Говорят, мимо нас шли.
Габриэль слушал с интересом.
– Я видел, как они уходили, - сказал он.
– Да, - продолжал Уильям, - говорят, они там по главной улице этак лихо гарцевали, да еще с музыкой, и какой: "Покинул я девчонку". Все высыпали глазеть. А уж трубачрьто старались и барабан так гудел, что, говорят, все нутро у людей переворачивалось, а девицы ихние да собутыльники в трактире на постоялом дворе, говорят, глаз не осушая, плакали.
– Но ведь они же не на войну ушли?
– Нет, мэм, но их отправили на место тех, кого, может, и на войну послали, а уж оно там одно с другим во как близко связано. Тут я, стало быть, про себя и решил, что Фаннин дружок не иначе как в том самом полку, а она, значит, за ним и ушла. Вот, мэм, все как по-писаному и выходит.
– А вы его фамилию узнали?
– Нет, мэм, никто не знает. Похоже, он не просто солдат.
Габриэль помалкивал, задумавшись, у него на этот счет были кое-какие сомнения.
– Ну, во всяком случае, сегодня мы вряд ли что-нибудь еще узнаем, заключила Батшеба.
– Но так или иначе, пусть кто-нибудь из вас сбегает сейчас же к фермеру Болдвуду и расскажет ему то, что мы здесь слышали.
Она поднялась, но прежде, чем уйти, обратилась к собравшимся с маленькой речью; она произнесла ее с большим достоинством, а ее черное платье придавало ей солидность и внушительность, которой отнюдь не отличался ее язык.
– Так вот знайте, теперь у вас вместо хозяина будет хозяйка. Я еще сама не знаю ни своих сил, ни способностей в фермерском деле, но я буду стараться, как могу, и если вы будете хорошо мне служить, так же буду служить вам и я. А если среди вас есть еще мошенники и плуты (надеюсь, что нет), пусть не думают, что, если я женщина, так я, не разберу, что хорошо, что плохо.
(Все). Нет, мэм.
(Лидди). Замечательно сказано.
– Вы еще не успеете глаза открыть, а я уже буду на ногах, я буду на поле, прежде чем вы подыметесь, вы только на поле выйдете, а я уже позавтракаю. Смотрите, я еще вас всех удивлю.
(Все). Да, мэм.
– Ну, а пока до свиданья.
(Все). До свиданья, мэм.
Вслед за этим маленькая законодательница вышла из-за стола и направилась к выходу, шурша по полу шлейфом своего черного шелкового платья и волоча за собой приставшие к нему соломинки.
Лидди, проникнувшись подобающей случаю важностью, шествовала за ней следом несколько менее величественно, но, во всяком случае, явно подражая ей. Дверь за ними захлопнулась.
ГЛАВА XI
У КАЗАРМ. СНЕГ. СВИДАНЬЕ