Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
– Только смотри, не дай бог крючок очутится в обуви или еще в каком непотребном месте. Будет тебе рыбалка!
– сказал отец.
Алеша весело рассмеялся.
– Надо же. Столько времени помнят. Еще и настроение портят.
– подумал я.
Покинув магазин, мы перешли узкую улочку. Вдоль улочки тянулся длинный дощатый забор, обклеенный афишами. Алеша показал на дом из красного кирпича без окон и дверей, с обрушенной крышей, окруженный грудами битого кирпича:
– Это была ратуша. Во время войны в нее попали два снаряда. Так и стояла. Сейчас будут сносить. Говорят,
Отец, помолчав немного, сказал:
– Не надо сносить. Один такой дом в центре каждого города надо оставить, чтобы люди помнили. Обнести стеклянным забором и пусть стоит. А то люди быстро забывать стали.
Потом добавил, обращаясь к Алеше:
– А ведь всего двенадцать лет прошло. А как давно это было. А вообще, мир на земле будет, пока будут живы те, кто воевал, кто видел, как в бою падают люди, у которых дома остались семьи. А в бою люди падут, как мухи. А придут молодые, они даже не продадут, а просто пропьют страну за бутылку горилки, лишь бы их похвалили.
Моему отцу тогда было чуть больше сорока лет.
Потом мы пошли в зоомагазин. В огромном окне в песок была воткнута большая ветка. По ветке прыгали, перелетая, два маленьких зеленых попугайчика. Двери были закрыты на огромный висячий замок.
– Закрыт, слава богу.
– тихо сказал Алеше отец.
Он думал, что я не слышу.
Потом Алеша покатал нас на трамвае. Весь трамвай трясся, гудел. Особенно неприятно было на поворотах, когда навстречу нам несся другой трамвай. Я был уверен, что трамваи сейчас столкнутся. Но в самый последний миг трамваи пролетали мимо друг друга.
Выйдя из трамвая, мы шли куда-то узкими улочками. В одном из окон за столом сидел лысый часовщик и, закрыв один глаз черной трубочкой со стеклом, рассматривал, лежащие на ладони, разобранные часы. Но Алеша указал мне на само окно. Я остолбенел. На игрушечном турнике безостановочно вертелся деревянный спортсмен, размером не больше карандаша. Он выделывал совершенно невероятные трюки и не останавливался ни на секунду.
Рядом в стеклянном шаре без конца крутилась вертушка. Я присмотрелся. Крылышки были прикреплены к оси, которая упиралась в ямки на стекле. И все! Нет моторчика, никто не крутит. Заметил только, что одна сторона тонких крылышек была ослепительно белой, а другая абсолютно черной. В недоумении я оглянулся на Алешу. Он пояснил:
– Вертушка крутится от света. Чем ярче свет, тем быстрее вращаются крылышки. Смотри!
Алеша закрыл собой солнечный луч, падавший на чудо-вертушку. Вращение стало медленным. Алеша отошел, открывая вертушку солнцу. Крыльчатка снова закрутилась быстрее. Чудеса!
– А она продается?
– Я уже представил вертушку на столбике возле погреба.
Отец с Алешей рассмеялись. Отец ответил за Алешу:
– Продается, но надо показать школьный табель, чтобы в четвертях и за год были одни пятерки.
– Тогда тебе никогда не видать такой вертушки. Ты вообще был круглым троечником.
У отца отвисла челюсть. Он дико смотрел на меня.
– Это еще откуда ты взял?
– Так вы же сами с мамой рассказывали, какое тяжелое у тебя было детство.
Действительно, когда у нас на посиделках была тетка Мария и дядя Миша Кордибановский, они рассказывали, что мама в школе была круглой отличницей, несмотря на то, что село украинское, а школа была румынская. Она до сих пор помнит все стихотворения, историю и арифметику. А отец начинал учиться в конце октября, когда заканчивал пасти овец.
А в апреле баба София приходила в школу и упрашивала учителя Кошульского отпустить отца снова. При этом она носила Кошульскому яйца и орехи за то, чтобы тот поставил за год тройки и перевел в следующий класс. А всего классов было четыре.
Отец долго смотрел на тротуар, слегка качая головой. Алеша так же долго, весело смеялся. Потом отец сказал:
– Вот и поговори, вспомни.
Мы вышли на большую площадь.
– Это театральная площадь.
– сказал Алеша, - На той стороне площади театр, вон то красивое здание. А налево, куда мы идем, мой медицинский институт. А обедать мы будем в кафе "Театральное".
Мы прошли мимо института. Огромные двери, покрытые лаком, казались очень тяжелыми. По обе стороны дверей на красных табличках надписи на русском и украинском языках: Черновицкий медицинский институт. Пока я шел по городу, я читал вывески на украинском и почти все понимал. Только слова "Лазня" и "Перукарня" были для меня более чем странными.
Мы вошли в помещение кафе. Дверь нам открыл усатый дед в черной, обшитом золотыми нитками, форме и указал на свободные столики. Все не так, как было в Сороках. Там наливали борщ за стойкой и передавали, а Алеша ставил тарелки на поднос. А тут Алеша взял лист бумаги, на которой были напечатаны названия блюд. Он что-то сказал официантке и та скрылась за простенком. Вскоре она появилась с блестящим подносом поставила на стол салаты из огурцов и три тарелки супа, в которых плавали по пять маленьких круглых котлет.
– Я никогда еще в мае не ел огурцов. И вареных котлет тоже. Только уж очень мелкие они. Разве наешься?
– пролетело в моей голове.
Пока мы ели суп с фрикадельками, официантка принесла еще три тарелки. В каждой из них был большой кусок мяса, жаренная картошка, а на мясе еще и жареное яйцо. Вот, сейчас нормально. Хорошая учеба у Алеши. И я бы так учился. В довершение ко всему на столе появились три стакана компота. Когда мы поели, подошла официантка. Расплатился отец. Как мне показалось, обед обошелся дороговато.
Когда мы вышли из кафе, отец сказал:
– Посидеть бы, где нибудь. Только все лавочки прямо на солнцепеке.
– А пойдемте в кино, - сказал Алеша.
– в "Жовтне" идет интересная кинокомедия.
Пока мы шли, я вспомнил, что жовтень это октябрь. По нашему радио АРЗ мы часто слушали Киев. В "Жовтне" очередь в кассу была большая. Алешу окликнул высокий парень, стоявший возле кассы. Алеша показал ему три пальца.
– Это Андрей Чайка. Мы с ним учимся в одной группе.
– объяснил Алеша.